– Это он.

– Да? А кто же тогда террористы?

– Вообще-то ими руководит тот человек, который тогда вытащил меня из погреба, – ответил полпред.

* * *

Прошло полсуток с тех пор, как Панков был в захваченном здании первый раз, и ручеек из сортира стал еще больше. Кто-то содрал ковровую дорожку, по которой он тек, и положил по мрамору кирпичи, и ручей теперь с шумом тек между кирпичей к лифтовой шахте.

Лифт работал.

Ниязбек встретил его там же, где раньше, – в кабинете президента Асланова. Он выглядел спокойным и подтянутым, и под распахнутым воротом камуфляжа Панков заметил чистую белую майку. Короткие влажные волосы были недавно вымыты, и упрямый подбородок Ниязбека был гладко выбрит. На одном из стульев лежал сложенный вчетверо молитвенный коврик, и при виде этого коврика Панков вспомнил, что не мылся со вчерашнего дня.

В кабинете, кроме друзей Ниязбека, были еще Дауд и мэр Торби-калы. Они смотрели какое-то видео и цокали языками. Пленка была явно снята скрытой камерой, и Панков вдруг сообразил, что в сейфах здесь хранили не только деньги. Бог знает сколько компромата взяли мятежники в этом здании.

– У тебя невеселый вид, Слава, – сказал Ниязбек.

– Я хочу говорить наедине.

Ниязбек помолчал, потом, кивнув головой, вышел в комнату отдыха. Панков пошел за ним. Следом за ними пошли Хизри и Джаватхан.

Панков сел в широкое кожаное кресло, а Ниязбек так и остался стоять у входа. Приклад автомата за его плечом почти задевал притолоку. Хизри, улыбаясь, отошел к стойке бара и рассматривал дорогие бутылки с безразличием вегетарианца, глядящего на витрину с вырезкой.

– Я сказал – наедине.

– Считай, что мы одни.

Панков понял, что Ниязбек не хочет, чтобы про него говорили, что он о чем-то договорился с русским один на один.

– Президент Асланов не уйдет в отставку. Тебе лучше уйти отсюда, пока дело не кончилось резней. Я готов обещать тебе что угодно. Расследование в Харон-Юрте. Наказание всех виновных. Я взял под арест Шеболева. Я уволю Арзо. Ты будешь героем. Но Асланов остается.

Ниязбек помолчал.

– Почему?

– Потому что… в Кремле считают, что только он может справиться с ситуацией.

– Потому что он заплатил деньги за должность, ты хочешь сказать.

Панков поднял глаза.

– Да. Он заплатил деньги за должность. И если тебе интересно узнать, когда ты захватил Дом на Холме, ему пришлось выложить вдвое больше. Ты сильно помог заработать моему начальству, Ниязбек Все молчали.

– Послушай, Ниязбек, – сказал Панков, – там, внизу, десять тысяч человек. Уже больше, наверное. И они там не оттого, что ты враждуешь с Аслановыми. Они там оттого, что у них пропадают родные и близкие. С этой проблемой будет покончено. Ты будешь героем. Тебя никто не тронет. Ты…

– Я даже буду полезен, – сказал Ниязбек. – В следующий раз, когда Асланов заупрямится платить, можно будет снова натравить меня на него. Может, дашь телефончик, Слава? Чтобы связаться напрямую, если будет задержка в платеже? Я в следующий раз могу захватить что-нибудь другое. Гольф-клуб, например. Или резиденцию Гамзата. Когда он ее снова отстроит.

– Что ты хочешь, Ниязбек?

– Отставки президента.

Панков поправил очки. Они почему-то запотели. Он скосил глаза и заметил желтую грязную кайму по воротничку своей рубашки.

– Если ты не хочешь ничего для себя, подумай о своих друзьях! Вы можете требовать все! Хизри, ты еще не утвержден главой «Авартрансфлота»? Ты его получишь. Завтра. Сегодня. Через час. Магомедсалих, я уволил тебя из министров? Завтра тебе вернут пост. Хочешь, его вернут твоему брату? Хочешь, ассигнования на строительство увеличат вдвое? Хочешь, их выплатят наличными?

Ниязбек молчал.

– Аслановы – негодяи, – сказал Панков, – но Аслановы не убивали твоего брата, а это для тебя самое главное, не так ли?

Ниязбек молчал.

– Подумай, Ниязбек! Все, что хочешь! Компенсации за убитых! Любую должность тебе! Все, что решаю я, я готов тебе дать. Но не я снимаю президента Асланова, а в Кремле решили, что каждый, кто требует снятия Асланова, – бросает вызов России! Что скажешь?

– Я скажу, что Ваха был прав, – спокойно ответил Ниязбек – Дело действительно не в президенте Асланове. А в том, что, когда неверные правят мусульманами, из этого не происходит ничего, кроме позора.

Панков осекся.

– Что?

– Уходи.

Панков молчал.

– Уходи, – проговорил Ниязбек, – пока я не принял другого решения. Во имя того, что ты пытался сделать для нас, – уходи, русский.

– Я остаюсь, – сказал Панков.

– В таком случае ты останешься на правах заложника.

– Хорошо. Я остаюсь на правах заложника.

* * *

Они вышли из кабинета впятером: Панков с Ниязбеком, а за ними Хизри, Джаватхан и Магомедсалих. В приемной раскорячились на ножках две телекамеры, а под ними нервничал Сережа Пискунов. На поясе Пискунова висел табельный пистолет. Рядом со станковым гранатометом, высунувшимся из окна, пистолет смотрелся как болонка рядом с волкодавом.

Кто-то сунул под нос Панкову микрофон.

– Положение сложное, – сказал Панков, – переговоры продолжаются. – Поколебался и добавил: – Во избежание провокаций я, как начальник Контртеррористического штаба, принял решение оставаться в Доме правительства, пока переговоры не будут закончены.

Пискунов поглядел на него глазами брошенной собаки.

– Езжай, Сергей, – распорядился Панков, – это приказ.

Панков позвонил своему помощнику, а потом полковнику Мигунову и коротко объяснил то же самое, что сказал журналистам. «Следи за Арзо, – приказал Панков, – если что, сверни ему шею. Пока меня нет, ты главный».

После этого Ниязбек вернулся обратно в кабинет, а Хизри и Джаватхан повели Панкова в конец коридора. Там располагалась приемная Гамзата Асланова. На мгновение Панкова охватила животная паника – он вспомнил сейфовую комнату два на два и спеленутых скотчем пленников на полу. Но Панкова просто втолкнули в комнату отдыха и заперли за ним дверь. Уходя, Джаватхан оглянулся и небрежным взмахом ножа перехватил гроздь телефонных проводов: на столике возле телевизора стояли целых три телефона, включая правительственную спецсвязь.

Пока они шли по коридору, никто – ни Джаватхан, ни Хизри – не сказал ему ни слова.

Новенький диван нежно-кремовой кожи мягко прогнулся под полпредом. Панков сел за стол и уронил голову в руки. В зеркальной столешнице, отороченной по углам золотыми вензелями «ГА», отразилось его лицо: бледное, небритое, с черепаховыми дужками очков. Из подмышек мерзко шибануло потом, и Панков подумал, что это была ошибка – приходить на переговоры, не переодевшись. Еще он подумал, что надо включить телевизор, но у него не было на это сил. Через две минуты он откинулся на спинку дивана и тут же провалился в черный колодец сна.