Мы еще раз тщательно сопоставили данные всех экспериментов – многочисленные на мышах и всего два десятка на обезьянах. Вероятность успеха мы оценили как пятьдесят на пятьдесят.

Майкл сам взял у Алонсо из вены несколько кубиков крови, поместил ампулу в программатор. Через несколько минут препарат был готов к действию. Майкл ввел шприц в тело Алонсо. Когда он делал укол, я закрыла глаза.

Алонсо спокойно перенес эту процедуру и, поговорив с нами несколько минут как всегда в чуть покровительственном тоне, ушел к себе.

Первые несколько дней с больным ничего не происходило. Алонсо, как всегда тщательно одетый и подтянутый, регулярно выходил к завтраку, обеду и ужину. Мы видели, что, сидя за столом, он почти ничего не ест, но делали вид, что не замечаем этого. Но однажды он не вышел к завтраку. Мы с Ольгой и доктором Ролтоном, сменяя друг друга, стали дежурить у его постели. Больному становилось все хуже и хуже. Между тем, рентгеновский снимок показал, что с печенью что-то происходит. Не взирая на вред, который могли нанести больному рентгеновские лучи, мы стали делать снимки ежедневно. На последовательности снимков было видно, что плотная ткань опухоли постепенно заменяется менее плотной. Картина процесса отличалась от той, что мы наблюдали на обезьянах, хотя в точности знать это мы не могли, так как не делали на них экспериментов с печенью. Кроме того, имея дело со здоровыми обезьянами, мы всегда сами разрушали их органы, что не могло идти ни в какое сравнение с теми разрушениями, которые может нанести раковая опухоль. Оставалось только гадать, чем все это кончится. Впрочем, и гадать было особенно не о чем. Больному становилось все хуже и хуже. Он держался только на уколах и каких-то внутренних резервах организма, которые часто проявляют себя при тяжелых заболеваниях у исходно здоровых людей. В один из дней мы уже были уверены, что конец наступит вот-вот. Но день прошел. За ним другой, и состояние больного стабилизировалось. Еще через несколько дней больной открыл глаза и слабым голосом попросил пить. Сам по себе этот факт еще ни о чем не говорил, но рентгеновские снимки показывали, что процесс замещения темной ткани светлой близится к концу. Спустя еще неделю стало ясно, что больной идет на поправку. У него спала желтизна, и появился аппетит. Радоваться было еще рано, но больной уже не вызывал серьезных опасений.

Мы снова пригласили в Замок врачей из городской больницы, тех, что поставили г-ну Торресу диагноз почти два месяца назад.

Они приехали в том же составе, тщательно просмотрели наши рентгеновские снимки. Потом сверили их со своими, сделанными ранее при обследовании. Прощупали печень и в один голос заявили, что ничего не понимают. На месте больной печени была абсолютно здоровая, а слабость больного объяснялась общим истощением организма, потратившим огромные усилия на борьбу с болезнью. Врачи никогда не видели ничего подобного и не могли дать разумного объяснения наблюдаемому ими феномену. Чудо! Вот и все объяснение. Это действительно было чудом и в наших глазах, но вполне рукотворным. Этого мы, конечно, нашим гостям не сказали, и они уехали от нас с хорошим гонораром, но обескураженные.

Алонсо начал быстро поправляться и еще через месяц выглядел как прежде, даже, пожалуй, лучше, чем прежде. Жизнь в Замке возвращалась в прежнее русло, но эксперименты на обезьянах изменили свою направленность. Проанализировав действие нашего препарата на человека, мы пришли к выводу, что запускать механизм регенерации органов совсем не обязательно тогда, когда несчастье уже случилось. Надо попробовать ввести препарат заранее и изучить его действие, когда в организме что-то произойдет. Мы выпустил на волю наших обезьян и закупили новых. Всем новым обитателям нашего зоопарка были сделаны инъекции препарата, и мы не стали мучить их, как было с их предшественниками, а стали ждать естественных заболеваний их органов. Более того, мы пытались получить от них потомство, чтобы понять переходит ли механизм регенерации органов по наследству.

На некоторое время я и Ольга выключились из исследовательского процесса. Мы занялись не менее важным делом – с интервалом в месяц родили по хорошенькому мальчугану. Своего, по настоянию Дэвида, мы назвали Серж. Ольга с Майклом дали своему сыну имя Алекс. Мальчишки быстро росли, радуя нас, а их отцы все чаще закрывались в одном из кабинетов и о чем-то подолгу разговаривали. Малышам уже было десять и одиннадцать месяцев, когда однажды Дэвид пришел домой, и я сразу поняла, что он хочет сказать мне что-то важное. Я уже знала, для того, чтобы его разговорить, надо начать задавать ему вопросы, чем и занялась, глядя на играющего на полу сына. Дэвид не заставил себя долго уговаривать. То, что он сообщил, было действительно важно. Оказалось, вскоре после того, как наш ребенок появился на свет, Дэвид почувствовал, что в поле его телепатического восприятия появился еще кто-то кроме Майкла. Этот кто-то издавал сигналы, поначалу непонятные и бессмысленные. Но потом он начал различать в них боль или радость, а потом и почти веселье. Не понимая источник сигнала, Дэвид попробовал отвечать ему разными образами. Сигналы замирали на время, как бы прислушиваясь, потом возникали снова. Дэвид сообщил об этом Майклу. Тот тоже услышал сигналы. А когда у него родился сын, стало очевидно, что наши детишки тоже наделены телепатическими способностями, доставшимися им по наследству.

– Вот посмотри, что я сейчас сделаю, – сказал Дэвид.

Я не увидела и не услышала, что он делает, но увидела реакцию ребенка. Он заулыбался и замахал руками.

– Я играю с ним солнечным зайчиком, – пояснил Дэвид, – а еще я пробовал показывать ему морской прибой, лес с его игрой света и тени, плывущие по небу облака. Под это он великолепно засыпает. Я это пробовал не раз, когда ты укладывала его спать. Майкл тоже опробовал такие вещи на своем сыне. Не думаю, что им это вредно, раз природа позволила передать им телепатические способности по наследству.

Я не знала вредно это или не вредно, и что в таком случае надо ответить, но в мою душу закралось чувство ревности. Я считала ребенка своим и самым близким мне существом и не могла представить себе, что кто-то другой, даже муж, может оказаться ближе к нему, чем я. Он мог общаться с ребенком на расстоянии, а я нет. В этом была какая-то несправедливость.

Наверное, людям, далеким от нашего маленького мирка, все это показалось бы чудом. Так оно и было на самом деле. Но я уже привыкла к чудесам и даже успела устать от них. Во всяком случае по отношению к ребенку мне хотелось скорее избежать чудес, чем сталкиваться с ними. Но, что делать, я связала свою жизнь с волшебником, и эту чашу надо было испить до конца.

В один из ближайших дней мы собрались все вместе: я, Ольга, Дэвид и Майкл. Дети тоже были с нами, и мы договорились, что никому и ни при каких обстоятельствах не будем рассказывать о телепатических способностях наших детей. Мы с Ольгой требовали от наших мужей, чтобы они и нас сделали способными к телепатии, но они однозначно отказали нам в этом, считая риск неоправданным.

– Надо, чтобы матери оставались самими собой, – заявили они. Пришлось с этим согласиться.

Появление Ольги в нашем маленьком коллективе внесло приятное разнообразие. Живая и веселая, она сумела изменить характер наших вечерних посиделок. Очевидно, ее не слишком интересовали те философские и научные рассуждения, которым с удовольствием предавались наши мужчины все эти годы. Все чаще и чаще она начала вступать в беседу и переводить разговор на более интересные для нее темы. Делала она это легко и непринужденно и не вызывала раздражения. С завидным юмором она рассказывала о своих путешествиях. Пела песни разных стран и народов, где она успела побывать. Голос у нее был глубокий и сильный. Слушали ее с удовольствием. Еще большее удовольствие от этих выступлений, по-видимому, получала она сама. Отчасти ее поведение мне было понятно. В отличие от меня, ее воспитание в семье не было суровым. Она привыкла выполнять собственные капризы. Жизнь в нашем Замке казалась ей тюремной. Она нуждалась в обществе, в новых людях, в новых местах и в новых впечатлениях. Наверное, мне хотелось того же, но до появления у нас Ольги я никогда не признавалась себе в этом. Теперь же, когда нашелся человек, проливавший на моем плече слезы о свободной жизни, я поняла и себя. Медленно, но настойчиво, мы начали внушать своим мужьям мысль о том, что нам всем надо расширить круг общения, переехать жить в город и хотя бы иногда ездить куда-нибудь в отпуск. Дэвид и Майкл, увлеченные своей работой, долгое время не понимали, чего мы хотим, а когда поняли, то особенно возражать не стали. Они привели в порядок два домика, купленные ими уже много лет назад, когда они только приехали в Кейптаун, куда мы все вскоре переехали.