В цехе было светло и стерильно чисто. Людей не было видно вообще. Весь процесс шел автоматически в наглухо закрытом стеклом объеме.

– Производительность цеха, – продолжал Дэвид, – около тысячи килограммов каждого продукта в сутки. На производство одного килограмма мяса уходит одна десятая киловатт-часа электроэнергии, около двадцати литров воды, большая часть которой очищается и снова возвращается для участия в технологическом процессе, и примерно три килограмма различных веществ растительного и минерального происхождения. Общие затраты на производство не превышают нескольких центов за килограмм, что примерно в десять раз меньше, чем в сельском хозяйстве. В случае увеличения объема производства можно еще более снизить затраты на него.

Мы перешли в другой цех. Здесь производилась пшеница и кукуруза. Зерна того и другого злака, зарождаясь в начале конвейера, ссыпались в мешки в его конце. Я больше не слушала пояснений. Они мне были уже не нужны. Я поняла грандиозность, а главное, реализуемость замысла создателей Концерна. Они могли решить продовольственную проблему в масштабе планеты.

В других цехах производились ценные породы рыб и даже икра. В одном месте Дэвид обратил наше внимание на мясо необычного вида. На его срезе были видны прожилки разного цвета, переходящего из одного в другой.

– Мы называем это мясо мраморным, – сказал Дэвид, – думаю, что оно очень скоро станет дорогим деликатесом в самых фешенебельных ресторанах мира. И все это делается без всякого вреда для экологии, без использования сельскохозяйственных машин, а значит, и без промышленности, их производящей, без потребления нефтепродуктов, – закончил он.

Я про себя продолжила его мысль: «Без сотен миллионов и даже миллиардов людей, которые сегодня заняты в сельском производстве во всем мире. Что же будут делать они?» Я не могла даже представить все те последствия, которые ждут человечество, если Концерн действительно реализует свой проект. «С другой стороны, – думала я, – в восемнадцатом веке в Англии и других странах проходили бунты против машин. Люди боролись за свое право делать ткани вручную. Машины все же заняли их место, и ничего страшного при этом не произошло. Возможно, так будет и на этот раз. Люди займутся чем-нибудь другим».

Мы закончили экскурсию в абсолютно пустом помещении, где были только пол, стены, потолок и освещение. Я ждала еще каких-нибудь чудес, но теперь заговорил Майкл и совсем о другом:

– Здесь мы планируем разместить новую лабораторию по выращиванию органов живых существ. Начнем, разумеется, с животных. Мышей, например. Но надеемся, что когда-нибудь доберемся и до человека. Вы уже видели, что у нас есть определенные успехи. В производстве продуктов питания мы используем некий, разработанный нами механизм внутриклеточного программирования, который заставляет их вырастать, принимая форму и свойства мяса и злаков. Но как заставить их превращаться в органы живого организма, мы пока не знаем. Нам предстоит идти методом проб и ошибок, который с какой-то тоже не известной нам вероятностью должен привести нас к цели.

Чувствуя, что мы уже устали и переполнены впечатлениями, Майкл закончил свою речь, и нас отвезли обратно в Кейптаун, в клинику доктора Бернарда.

Через несколько дней я вместе с семейством доктора Ролтона перебралась в Замок – так мы стали именовать между собой Концерн. Я получила в свое распоряжение половину маленького коттеджа, но это было гораздо более комфортное жилье, чем моя квартирка в клинике. Здесь была роскошная ванная с маленьким бассейном, в котором я вволю плескалась в свободное время. Его-то у меня было совсем немного. Я снова впряглась в работу. Теперь я готовила к операциям и выхаживала после них мышей. Сначала я восприняла эту новую для меня работу с внутренним возмущением, но потом, осознавая величие замысла, который был заложен уже в первую серию экспериментов, втянулась в нее и не роптала. Майкл, – здесь заправлял он, поставил перед собой задачу: вырастить у мыши лапу, взамен ампутированной. В лаборатории нас было всего пять человек: Майкл со своим довольно мрачным ассистентом Стивом Клейни, я с доктором Ролтоном и лаборант Максимилиан Стэнли. Роли были строго распределены. Майкл со Стивом готовили препараты, которые вводили мышам, и настраивали сложное электронное оборудование. В этом иногда им помогал Дэвид. Мы с Мартином отсекали левую переднюю лапу бедной, ничего не понимающей мыши и, про стерилизовав и забинтовав рану, передавали Стиву. Тот делал мыши инъекцию и сажал в отдельную клетку. Максимилиан кормил мышей и убирал в клетках. Работы было много. В первую неделю мы оставили без лапы около ста мышей. У каждой клетки с оперированными мышами был прикреплен листок бумаги, на котором мы все делали свои пометки. Рутинная работа продолжалась несколько месяцев. При этом условия эксперимента постоянно менялись. У большинства мышей рана просто затягивалась, и в этом случае примерно через месяц эксперимент считался неудачным. Но у некоторых мышей на месте отсеченной лапы что-то начинало расти. За такими мышами мы начинали пристально следить. Это что-то пока не было лапой. Иногда происходило нарастание мышечной ткани, иногда рос костный мозоль. Однажды на месте лапы у одной из мышей начал расти хвост.

Вся эта мышиная возня начинала мне надоедать, и, если бы не моя все более и более возраставшая привязанность к Дэвиду, я бы, наверное, сбежала отсюда обратно в клинику. Подумывал об этом и доктор Ролтон. Он, работая с мышами, боялся потерять квалификацию хирурга. Однако его удерживал здесь гораздо более высокий заработок, комфортабельное и бесплатное жилье и безопасность семьи.

Отдушиной были завтраки, обеды и ужины, за которыми собирались все обитатели Замка, да редкие выезды на природу. Завтраки были деловыми и скорыми, обеды тоже, но ужины превращались в долгие посиделки, перераставшие либо в научные семинары, либо в нескончаемые дискуссии обо всем: событиях в мире и в нашей стране, о жизни вообще. Очень часто кто-нибудь рассказывал о своих приключениях и о том, как попал сюда. Тон в этих дискуссиях в основном задавали три человека – руководители Концерна – Алонсо, Дэвид и Майкл. От того, кто начинал говорить первым, зависела тема и направление дальнейшей беседы. Если это был Алонсо, то его коньком была мировая политика, в которой мы все разбирались плохо. Он с удовольствием рассказывал о довоенном устройстве мира, раскладе сил, причинах второй мировой войны и тех интересах, которые преследовали в ней разные государства. Чувствовалось, что ему многое известно, причем не понаслышке. В какой-то мере он провоцировал присутствующих на высказывания по этим вопросам и очень внимательно выслушивал каждого. Но Алонсо был редким гостем за нашим общим столом. В отличие от нас, он часто выезжал из страны по делам Концерна. Возвращаясь, он подробно рассказывал о своих поездках, делая упор на деловой их части, но и не упуская описания жизни в посещаемых им странах. Иногда, вместе или по отдельности исчезали Майкл и Дэвид. Они, как правило, не очень распространялись о своих поездках, а наоборот, жадно выспрашивали нас о том, как шли эксперименты в их отсутствии.

Другая тема, которая часто обсуждалась за нашим столом, касалась того, приведет или не приведет обеспеченность продовольствием к гармонии в мире. Здесь мнения делились на противоположные. Майкл считал, что приведет, и среди нас было много сторонников его позиции. А Дэвид считал, что нет. Причины межчеловеческих и межгосударственных противоречий гораздо глубже и меньше всего связаны с проблемами питания. У него тоже были сторонники среди нас, но, пожалуй, меньше, чем у Майкла.