небеса. И выбора сделать особо не дадут: либо пуля, либо веревка.

Хедблюм перестал ругаться, умолк и опустил голову.

— Фамилия, имя? — строгим, железным голосом спросил Юлинек.

— У нас дипломатическая неприкосновенность… — устало произнес Хедблюм, — мы — авторитетная международная организация.

— Знаю, знаю, — Юлинек почесал о волосы перо. — Фамилия, имя?

— Вы не имеете права нас арестовывать.

— И это знаю. Фамилия, имя?

— Я буду жаловаться. — Хедблюм повысил голос.

— Жалуйся, сколько тебе влезет, — Юлинек положил перо на стол, приподнялся и с места впечатал кулак в лицо шведа.

Тот слетел с табуретки и приложился головой к грязному полу вагона. Протяжно застонал, сплюнул под себя кровь. Когда Хедблюм приподнялся над полом, лицо его было перекошено, словно бы Юлинек что-то в нем нарушил.

— Фамилия, имя? — ровным бесцветным голосом повторил вопрос Юлинек. — Молчать, запираться, ругаться не советую. Это понятно?

Хедблюм неровно сел на табуретку, покачнулся. Невидяще поглядел на палача, по лицу его пробежала тень. Одна щека судорожно задергалась.

— Фамилия, имя? Отвечай! — потребовал Юлинек.

Швед, с трудом выговаривал слова — не пришел еще в себя от удара палача, — ответил. Юлинек усмехнулся и победно записал. Вновь почесал перо о прическу, навострил кончик — на конец садилась разная пыль, мешала писать.

— Чем занимаетесь в Хабаровске? — спросил Юлинек.

Юлинек хорошо знал, что делает Красный Крест не только в Хабаровске, но и вообще на Дальнем Востоке, и сам в свое время пользовался благами, которые для военнопленных пробил Красный Крест. Особенно для славян — словаков, чехов, поляков, румын, едва ли не насильно мобилизованных в германскую армию, из которой они потом бежали тысячами: выходили на линию фронта и поднимали руки.

На этот счет летом семнадцатого года военным министром России было даже подписано специальное распоряжение: пленным разрешалось выбирать своих представителей для общения с властями, приглашать своих поваров, чтобы те готовили сносную еду, прежде всего, национальную, а офицерам вообще создавали ресторанные условия, готовили им деликатесные супы из бычьих хвостов, на второе — мясо на вертеле — еду, для русского человека незнакомую; пленные могли беспрепятственно совершать покупки на местных рынках, создавать свои кассы взаимопомощи и так далее. Полностью снимался контроль с получения книг и периодических изданий.

И все это сделал Международный Красный Крест, представители которого корчились сейчас в «походной гауптвахте» Маленького Ваньки и гадали: что же с ними будет?

Более того, пленным славянам разрешили вступать в брак с русскими подданными — слишком уж много стало появляться в маленьких городах и в деревнях «беспортошных» детишек, ничейных вроде бы, а на самом деле было хорошо известно, кто их отцы, — все это могло привести к повальной беспризорщине.

Приказ военного министра Временного правительства был оглашен в Приамурском крае еще в июне семнадцатого года. Особыми правами пользовались пленные, которых освободили из-под контроля под поручительство «юридических и частных лиц», пленные, «возбудившие ходатайство о принятии их в русское подданство», а также «освобождаемые со включением в разряд трудообязанных пленных славян». Более того, как написал неведомый петроградский грамотей, «в некоторых особенных случаях, например, если просьба о браке мотивирована нравственной необходимостью (даже тогда знали такое суровое выражение, как «нравственная необходимость», погубившая впоследствии в тридцатые — пятидесятые годы немало «русского люда мужского пола»), то браки могут быть разрешены и лицам, не принадлежащим к категориям вышеуказанным». Так в Сибирь и Дальний Восток прирастали не только русскими и пленными славянами, но и чистокровными немчиками.

Правда, в последнем случае разрешение на брак давало Главное управление Генерального штаба, иначе говоря, военная разведка.

Впрочем, где она теперь, военная разведка, какие хлеба ест и из чьих рук? У каждого атамана ныне — своя разведка, свой суд и свои палачи… Юлинек снова почистил перо о свою шевелюру и продолжал допрос.

Когда в вагоне появился начальник военно-юридического отдела, лица Хедблюма и Обсхау украшали внушительные кровоподтеки. Эстонку Хельму те пока не трогали — она сидела в отдельном купе, запертая на ключ, и, поглядывая в зарешеченное окошко на большую мусорную кучу, наваленную прямо посреди железнодорожных путей, стучала губами от страха

— Старые знакомые, — едва глянув на арестованных, произнес Михайлов, пальцем разгреб предметы, изъятые из их карманов, за колечко подцепил ключи, приподнял. — Ты знаешь, Юлинек, что это значит?

— Никак нет!

Михайлов подкинул ключи, коротким ловким движением поймал их.

— Это ключи от конторы, где работают эти господа. Надо поехать в контору, — он снова подбросил ключи и вновь ловко поймал их, — и произвести там обыск.

Лицо Юлииека сделалось задумчивым: не предполагал, не гадал он, что его неудачный поход к «ночным бабочка» обрастет такими клубнями.

— Что-то непонятно? — спросил Михайлов.

Юлинек сделал плечами неопределенное движение.

— Германские шпионы могут прятать там документы, — пояснил Михайлов.

Лицо Юлииека посветлело.

— Верно!

— А посему, как любили говаривать в Царском Селе, — две машины — и к подъезду!

Через двадцать минут конвой из семи человек, возглавляемый начальником военно-юридического отдела, усердно чистил контору, которую занимали люди Хедблюма, искал документы, которые могли бы изобличать их. Нашли миллион шестьдесят тысяч рублей — деньги по тем временам очень большие.

— О! — провозгласил Михайлов и поднял над собой тугую пачку денег. — Вот это они и есть, изобличающие германских шпионов документы.

Все было понятно: чем больше денег, тем значительнее вина Хедблюма и его людей.

Для сравнения: в упомянутых выше дневниках барона Будберга есть запись, что его пригласили на службу в должности помощника военного министра (по существу, — первого заместителя) с окладом в двенадцать тысяч рублей в год… А тут — миллион шестьдесят тысяч!

— Хедблюм — очень опасный человек для России, — объяснил Михайлов и швырнул пачку денег в общую кучу.

Обнаруженные в конторе деньги Красного Креста были реквизированы в пользу калмыковского войска. В войске этих денег никто не увидел, но Маленький Ванька, — пардон, Иван Павлович, познал их приятную тяжесть, здорово оттопырившую карманы не только в штанах, но и в шинели.

Жизнь была прекрасна и удивительна.

Естественно, после того как были обнаружены столь тяжкие улики, Хедблюму со своими сотрудниками оставалось лишь одно — умереть.

— Что прикажете делать с арестованными? — спросил начальник военно-юридического отдела у атамана.

Тот недовольно подвигал из стороны в сторону нижней челюстью, хихикнул:

— А ты разве не знаешь, что надо делать?

— Знаю.

— Выполняй!

Хедблюм, Обсхау, за компанию вместе с ними Хельми Кофф были повешены. Прямо в вагоне — условия тамошние позволяли это сделать, — потом Казыгирей подогнал к ступенькам «гауптвахты» автомобиль, помог Юлинеку погрузить трупы в машину, и они вдвоем отвезли тела казненных за Хабаровск, на глухую дорогу, сбросили там в кювет.

— Самое