– Ради бога, милый Клиффорд, замолчи! – шептала его сестра. – Они считают тебя безумным.

– Замолчи сама, Гефсиба! – отвечал ее брат. – Что мне за дело, что они думают? Я не безумен. Первый раз за тридцать лет мой ум пробился сквозь свою кору и нашел для себя выражение. Я должен и хочу говорить!

Он обратился опять к пожилому джентльмену и возобновил разговор.

– Да, милостивый государь, – сказал он, – часто человек строит большой мрачный дом для того только, чтоб умереть в нем и чтобы потомство его бедствовало в этом доме. Он кладет свой труп под его срубом, вешает свой портрет на стене и, обратив себя таким образом в злую судьбу для жильцов на будущее время, надеется, что отдаленнейшее его потомство будет в нем благоденствовать! Я не брежу, нет! Такой дом стоит до сих пор перед моими глазами!

– Но вы, сэр, – сказал пожилой джентльмен, желая как-нибудь прервать разговор, – не виноваты, что жили в нем. Вы очень странный человек, сэр! – прибавил он, выпучив на него глаза, как будто хотел пробуравить ими Клиффорда насквозь. – Я вас не понимаю!

– Это удивляет меня! – вскричал, смеясь, Клиффорд. – А между тем я так прозрачен, как вода в колодце Моулов. Но послушай, Гефсиба, мы залетели довольно далеко в один прием. Надобно нам отдохнуть, как делают птицы, опустимся на ближайшую ветку и посоветуемся, куда нам лететь далее.

Случилось, что в это самое время поезд остановился перед уединенной станцией. Воспользовавшись короткой паузой, Клиффорд оставил вагон и увел с собой Гефсибу. Через минуту потом поезд – со всею своею внутреннею жизнью, в которой Клиффорд составлял самый отличительный предмет, – полетел снова, достигая новых и новых пунктов и через минуту оставляя их. Мир улетел от наших странников. Они с ужасом провожали его глазами. Недалеко от станции стояла деревянная церковь, почерневшая от времени, в печальном состоянии разрушения, с разбитыми окнами, с большой расселиной в главном корпусе строения и с бревном, высунувшимся из четырехугольной кровли. Далее был сельский домик в старинном вкусе, столь же почтенного вида, как и церковь, с трехъярусной кровлей, спускавшейся круто к земле до высоты человеческого роста. Он, по-видимому, был необитаем. Правда, у входа лежали обрубки дерева, но между ними выросла уже трава. Мелкие капли дождя начали сеять наискось с неба; ветер не был силен, но резок и полон холодной влаги.

Клиффорд дрожал весь с головы до ног. Дикое воспламенение его духа, так легко порождавшее мысли, фантазии и странный дар слова и заставлявшее его говорить из простой необходимости излить кипящий поток идей, совершенно миновало. Сильное возбуждение чувств произвело в нем энергию и живость; но когда их деятельность прекратилась, он начал приходить в прежнее свое состояние.

– Теперь ты бери на себя все заботы, Гефсиба! – проговорил он неясным и лишенным музыкальности выговором. – Распоряжайся мною, как хочешь.

Гефсиба преклонила колени на церковной площадке, которой они теперь достигли, и подняла сложенные ладонями руки к небу. Серая, тяжелая масса облаков закрывала его, но этот час не мог быть часом неверия: она видела за этими облаками небеса и Всемогущего Отца, взирающего с них на землю.

– О Боже! – сказала бледная, высохшая Гефсиба, а потом помолчала с минуту, чтобы подумать, о чем ей надо молиться. – О Боже, Отец наш! Разве мы не твои дети? Сжалься над нами!

Глава XVIII

Возвращение к Пинчону

Между тем как родственники судьи Пинчона бежали с такой поспешностью, он продолжал сидеть в старой приемной комнате Гефсибы. Наша история, заблудившаяся, как сова в дневном свете, должна теперь возвратиться в мрачное свое дупло, в Дом о Семи Шпилях, и заняться судьей Пинчоном.

Он не переменил своего положения. Он не шевельнул ни рукой, ни ногой и не отвел своих глаз от окна с того времени, как Гефсиба и Клиффорд, проскрипев в последний раз вдоль ветхих половиц коридора, вышли на улицу и старательно заперли за собой наружную дверь. Он держит в левой руке часы, но так захватил их пальцами, что циферблат не виден. Вы слышите тиканье его часов, но дыхания судьи Пинчона не слышите вовсе.

Странно, однако, что джентльмен, так озабоченный делами и известный своею точностью, медлил таким образом в старом пустом доме, который он, по-видимому, никогда не любил посещать. В этот день он должен был сделать много дел. Во-первых, повидаться с Клиффордом. По расчету судьи, на это нужно было полчаса; но, принимая в соображение, что он сперва должен был переговорить с Гефсибой, которая, как женщина, не могла не разводить множеством слов каждой малейшей мысли, вернее было положить на это час. Полчаса? А между тем он сидит уже два часа по собственному его хронометру. Время как будто вдруг остановило для него свой ход.

Неужели он позабыл все свои распределения на этот день? Кончив дело с Клиффордом, он был намерен повидаться с маклером, который обещал предоставить ему возможность отдать в рост небольшое, не пристроенное еще количество тысяч фунтов за хорошие проценты, потом через полчаса поспеть на аукцион, где должна была продаваться часть земли, прилегавшей некогда к Дому о Семи Шпилях и составлявшей часть собственности старого колдуна Моула. Далее он должен был купить коня, которым он хотел сам править в кабриолете, и если бы успел в этом, то посетил бы еще одно общество, название которого, однако, он позабыл при множестве своих забот. Оттуда он хотел посетить намогильный памятник мистрис Пинчон, так как узнал от каменщика, что лицевая мраморная сторона его обрушилась и самый камень готов был распасться надвое. Она была достойная женщина, думал судья, несмотря на свою нервозность, и он не поскупится, чтобы заказать для нее и в другой раз памятник. Следующее за тем дело было – выписать для своего сада лучшие и редкие фруктовые деревья. Потом следовал обед с друзьями по партии, на котором должен был решиться один весьма важный вопрос, а потом еще судья намерен был позвать к себе по какому-то делу вдову одного друга своих молодых лет, терпевшую крайнюю бедность. Впрочем, он мог это сделать или не сделать, смотря по тому, останется ли у него несколько свободных минут времени или нет.

Остается уже только десять минут до обеда. А этот обед был очень важен. Недаром съехались на него самые сильные политики со всего штата. Они собрались в доме одного из друзей, тоже великого политика, для решения важного вопроса, кого назначить кандидатом в губернаторы