и больше раз повторила Гефсиба его имя без всякого успеха. Наконец, думая, что брат ее спит очень глубоким сном, она отворила дверь и, войдя в комнату, нашла ее пустою. Каким образом мог он выйти, да и куда, так, чтобы она не заметила? Возможно ли, чтобы, несмотря на ненастный день, и притом запершись в своей комнате, он вздумал сделать обыкновенную свою прогулку по саду и теперь дрожал там под печальным лиственным покровом беседки? Она торопливо отворила окно, выставила свою тюрбаноносную голову и половину своей худощавой фигуры и озирала весь сад так тщательно, как только позволяла это ей близорукость. Она могла видеть внутренность беседки и кружок ее скамеек, весь мокрый от дождевых капель, пробивавшихся сквозь крышку. Никого в беседке не было. Не было видно также Клиффорда и нигде в другом месте, разве он спрятался, как это представилось на одну минуту Гефсибе, в мокрую массу тыквенных ветвей, взбежавших беспорядочно вверх по какой-то деревянной лесенке, приставленной случайно наискось к стене. Но этого быть не может, его там и не было, потому что старая кошка страннаго вида осторожно вышла из-под этого навеса и начала пробираться через сад. Дважды она останавливалась понюхать воздух и потом продолжала подходить к окошку приемной. За то ли, что эта кошка со свойственной ее породе уловкой намерена была украдкой рассмотреть, что там за комната, или, может быть, она обнаружила какое-нибудь более зловредное покушение, только старая леди, несмотря на свое беспокойство, почувствовала желание пугнуть ее и бросила в нее оконной подпоркой. Кошка вытаращила на нее глаза, как обнаруженный вор или разбойник, и тотчас обратилась в бегство. Никакого живого существа не видно было больше в саду. Горлозвон и его семейство не покинули еще своего насеста, упав духом от бесконечного дождя, или, может быть, распорядились гораздо умнее – подкрепились пищей и возвратились в свое затишье.

Гефсиба затворила окно.

Где же был Клиффорд? Неужели, узнав о том, что его ожидает, он пробрался потихоньку по лестнице, когда судья Пинчон разговаривал с Гефсибой в лавочке, отодвинул задвижки наружной двери и убежал на улицу? Она уже видела в воображении его серую, изнуренную, почти ребяческую фигуру в старомодном платье, которое он носил дома. Этот призрак бродил по городу, обращая на себя всеобщее внимание, изумляя и отталкивая от себя всех, как дух, тем более страшный, что явился среди белого дня. Он возбуждал насмешки молодых людей, которые не знали Клиффорда; подвергался суровому презрению и негодованию немногих стариков, которым некогда были знакомы черты его; делался игрушкой мальчишек, которые в том возрасте, когда получают способность бегать по городу, так же мало чувствуют почтения к тому, что прекрасно и свято, как и жалости к тому, что печально. Они колят Клиффорда своими насмешками, своим резким криком, своим жестоким хохотом, оскорбляют грязным названием, которое дал ему свет и которым они везде его провожают, или даже, как это тоже может быть, если и никто не оскорбляет его ничем, кроме необдуманного слова, но он будет поражен странностью своего положения, то что мудреного в том, если ему придет в голову какая-нибудь странная затея, которую истолкуют как помешательство? Таким образом враждебный план судьи осуществится сам собой.

Потом Гефсибе пришла в голову мысль, что город был почти со всех сторон окружен водой. Каналы, проходящие к гавани, в эту бурную погоду были покинуты обыкновенно суетившеюся здесь толпой купцов, поденщиков и матросов; вдоль их мглистых линий чернели только суда со своими стемами и веслами. Что, если ее брат направил бессмысленное свое бегство к этому месту и, наклонившись над черной глубиной воды, подумал, что это одно доступное для него убежище и что одним движением он может спастись навеки от преследования своего родственника?

Это последнее опасение наполнило новым ужасом душу бедной Гефсибы. Даже Джеффри Пинчон может теперь помочь ей! Она поспешила спуститься с лестницы с криком:

– Клиффорд убежал! Я не нашла брата! Помогите, Джеффри Пинчон! С ним случится какое-нибудь несчастье!

Она отворила дверь дома. Но древесные ветви, закрывавшие отчасти окна, закоптелый от дыма потолок и темные, обложенные лубом стены производили в ней такую темноту, что близорукая Гефсиба не могла ясно видеть фигуру судьи. Она, однако, была уверена, что видит, как он сидит в старом кресле почти посреди комнаты и, повернувшись к ней немного боком, смотрит в окно. Нервная система людей Пинчонова склада так тверда и спокойна, что судья пошевельнулся, может быть, один только раз с того времени, как оставила его Гефсиба, но в грубом спокойствии своего темперамента сохранил ту же самую позу, которую принял случайно.

– Я говорю вам, Джеффри! – вскричала нетерпеливо Гефсиба, поворачиваясь от двери, чтобы продолжить поиски в других комнатах. – Брата нет в его комнате! Помогите мне отыскать его!

Но судья Пинчон был не такой человек, чтобы вскочить с мягкого кресла с торопливостью, вовсе не соответствовавшею как достоинству его характера, так и величественным размерам его особы, потому только, что истеричная женщина подняла крик. Впрочем, если принять в соображение его собственный интерес в этом деле, то, казалось, он должен был выразить некоторое беспокойство.

– Слышите ли вы меня, Джеффри Пинчон? – вскричала Гефсиба, опять приближаясь к двери приемной своей комнаты после безуспешных исканий. – Клиффорд ушел!

В эту минуту на пороге показался, выйдя из соседней комнаты, сам Клиффорд. Лицо его было необыкновенно бледно, так мертвенно-бледно, что Гефсиба могла различить его черты сквозь всю густоту полусвета коридора, как будто свет падал на одно это лицо. Живое и дикое выражение его, казалось, само по себе было достаточно для того, чтобы озарить его таким светом, это было выражение презрения и насмешки, сопровождаемое внутренним волнением, которое он выражал своими жестами. Стоя на пороге и обернувшись немного назад, он указал пальцем в приемную и сделал им такое движение, как будто призывал не одну Гефсибу, но целый свет посмотреть на что-то непостижимо смешное. Этот поступок, столь несогласный с обстоятельствами, столь странный и сопровождаемый притом взглядом, который выражал чувство, более похожее на радость, чем на какое-нибудь другое возбужденное состояние души, заставил Гефсибу опасаться, что зловещее посещение ее родственника решительно свело с ума Клиффорда. Она не могла также объяснить себе иначе спокойствия судьи, как предположив, что он коварно наблюдает за тем, как Клиффорд обнаруживает признаки своего поврежденного ума.

– Успокойся, Клиффорд! – шепнула ему сестра, подавая ему рукой знак осторожности. – О, ради бога, успокойся!

– Пускай уж он теперь успокоится! Ему больше нечего делать, – отвечал Клиффорд еще с более