во главе колонны вместе с Катоном и Рамаланом. Седло на лошади Катона было не таким грубым, как у римской кавалерии, а было более компактным и удобным, и он с благодарностью сел на него. Затем он увидел сундук, который выносили с баржи.

— Куда вы это несете?

Рамалан посмотрел в том направлении, которое указал Катон. — Его будет нести за нами мул, трибун. Ваше оружие и вещи будут возвращены вам, когда мой хозяин прикажет это сделать.

— Убедитесь, чтобы их вернули в целости. Я возложу на вас ответственность за все, чего не будет хватать.

Парфянский капитан нахмурился, затем рявкнул приказ своим людям и пришпорил лошадь в галоп. Колонна двинулась вдоль набережной и взобралась по короткому пандусу в дальнем конце на берег. Слева от них город окружала высокая стена, а впереди лежала дорога, пересекавшая хорошо орошаемое пространство с ровной поверхностью. Она заметно отличалась от преимущественно засушливого ландшафта верхнего Евфрата, и когда они проезжали мимо многочисленных ферм и деревень, Катон начал понимать, откуда берутся богатство и сила Парфии. Здесь должно быть были не только богатые сельскохозяйственные угодья, но и доходы от торговли, проходившей через владения Вологеза, и все это должно было приносить огромные суммы золота и серебра. В рассказах о парфянских сокровищах, которые ходили в Риме, была значительная правда.

Рамалан вел их ровным галопом километр за километром. Палящее солнце пересекало небо и сияло позади них, пока продолжался полдень. Затем, когда тени их верховых животных удлинились вперед на дороге, они достигли поста с большим комплексом, окруженным конюшнями. Напротив арочных ворот было длинное здание, построенное из сырцовых кирпичей, над которым была терраса, затененная крышей из рыхлых пальмовых листьев, которые Катон видел на берегу Нила несколько лет назад.

Как только они спешились, римляне вошли в большую комнату с грудой циновок для сна в углу; напротив, уборной служила простая скамейка над открытым стоком. Когда вошел последний римлянин, дверь была закрыта и заперта. Три окна высоко в стене обеспечивали свет. В окнах не было решеток, и хотя стены было достаточно легко пробить, Катон отверг любую мысль о побеге, поскольку они будут безоружными и одинокими в самом сердце Парфянской империи. Вместо этого он приказал спутникам вытащить циновки и отдохнуть.

Аполлоний отошел в дальний угол комнаты, сел, обняв колени, и с тревогой уставился в пространство. За все время, пока он был знаком с агентом, Катон никогда не видел его в таком подавленном настроении.

После того, как им принесли еду и воду, Катон обошел мужчин, обмениваясь комментариями и шутками, прежде чем направиться к Аполлонию.

— Ты выглядишь обеспокоенным.

— Я волнуюсь. Многое зависит от того, пойдет ли Вологез с тобой на переговоры.

— Да, на этом мы сошлись, тогда на корабле. Есть ли что-нибудь еще, что тебя беспокоит и о чем мне следует рассказать?

— Если да, то ты скоро узнаешь.

Катон присел на корточки. — Что это должно означать, во имя Плутона? Выкладывай это, агент, пока мне не пришлось выжать это из тебя.

Агент внимательно посмотрел на него, затем пожал плечами. — Да, ничего. Я просто не люблю, когда меня держат в плену. Плохие воспоминания. Но это уже другая история.

— Правдивая или ложная?

Аполлоний отодвинул недоеденную тарелку тушеного мяса в сторону и лег на бок. — Отдохни, трибун. Когда мы доберемся до Ктесифона, тебе понадобится свежий ум.

— Клянусь всеми богами, если бы ты не был на нашей стороне, я бы давно воткнул лезвие между твоими ребрами, — прорычал Катон, затем встал и вернулся к своей постели.

После ночей, проведенных на палубе торгового судна, в камере было душно, и большинству мужчин сон пришел не так легко. Катон притворился, что быстро засыпает, чтобы дать им понять, что их положение нисколько не беспокоит его. Некоторые из других посидели и немного поговорили; они не могли играть в кости, так как даже те были отобраны у них. Наконец, когда все преторианцы наконец заснули, Катон поднял голову, чтобы взглянуть на Аполлония, и увидел в слабом отблеске лунного света, пробивающемся через окно, что агент снова сидит, обнимая свои колени и медленно покачиваясь.

Их разбудили с первыми лучами солнца и проводили во двор, где каждому давали в руки лепешки и кусок холодной баранины, чтобы они поели, пока оседлывали лошадей. Затем Рамалан приказал римлянам и своим людям взобраться в седла и повел отряд из ворот и обратно на дорогу, поскакав на большой скорости.

Даже в удобном седле боль и нытье в паху Катона, оставшиеся от вчерашнего дня, становились все более неприятными с каждой милей. После остановки на другом посту в полдень их снова накормили и напоили, пока готовили свежих лошадей, а затем снова отправили в путь. В сумерках они впервые заметили издалека Селевкию. По оценке Катона, огромный город, раскинувшийся на берегу Тигра, был больше половины Рима. За городскими стенами он мог различить очертания крыш эллинистических храмов и общественных зданий, а в центре города — раскинувшийся акрополь, который затмевает афинский.

Когда они добрались до города, уже наступила ночь. Сторожа пропустили их через ворота, как только они разглядели доспехи стражников царского дворца. На улицах по-прежнему было много людей и повозок, и, хотя главная улица была шириной тридцать футов, Рамалан был вынужден замедлить свой отряд, пока они шли через город мимо надвигающейся массы акрополя и не вышли на огромное открытое пространство агоры, освещенное факелами и жаровнями. Толпы собирались вокруг уличных артистов — акробатов, мимистов, травников медведей и музыкантов — в то время как философы обращались к своим последователям, а потенциальные пророки изливали уговоры на более доверчивых и отчаявшихся жителей города. Как и всегда, заметил Катон, толпы, привлеченные лжепророками, были намного больше, чем те, кто придерживался мудрости философов. Когда всадники приблизились к дальней стороне агоры, один из пророков, человек с выпученными глазами и слабым подбородком, увидел их и, протянув руку, завыл на них по-гречески.

— Смотрите! Римляне! Пленненные храбрыми воинами нашего царя Вологеза. Это предзнаменование. Я, Мендасем Фарадж, предвижу великую победу нашего царя и светлое будущее Парфии!

Толпа повернулась и насмехалась над римлянами, а некоторые наклонились, чтобы найти комья грязи и фекалий, швырнув ими в них. Несколько дворцовых стражников также были поражены, и Рамалан обрушился на толпу и обнажил свой меч.

— Хватит, собаки! — крикнул он. — А ну стоять, или у меня окажется голова следующего дурака, который еще кинет хоть что-нибудь! — Он повернулся к пророку. — А ты, Фарадж, на один день извергнул достаточно дерьма. Прочь, пока