Итак, моя мать поехала с ней – а не со мной – за свадебным платьем. И этот факт я не переварю никогда. Конечно, здесь моя вина: нужно было пересилить себя и не страшиться соперничества с Беатриче. Но какие советы могла дать ей я? Что я знала об одежде?

Пока Беатриче, прикидываясь мной, захватила мое место, я отправилась навестить Соню и Карлу. Обняла их, безмолвно поблагодарив за то, что спасли меня, хотя бы отчасти. Карла уже вышла на пенсию, Соня поседела. Я бросилась на большую подушку и в окружении четырех-пятилетних детишек принялась за сказки Джамбаттиста Базиле.

Когда я вернулась домой, мама выбежала вся на взводе и на пару с Беатриче стала уговаривать меня, чтобы я посмотрела заранее на платье. Я уступила лишь из желания замаскировать свою обиду. Мама заперла на ключ супружескую спальню. Беатриче весело и с осторожностью открыла шкаф. Они достали платье из чехла. Зеленое.

– Не обязательно одеваться в белое, поскольку это второй брак, – пояснила Беатриче, – а зеленый оттеняет цвет ее лица и волос.

– Ну как? Тебе нравится? – умоляюще спросила взволнованная мама.

Я сжала кулаки и ответила – и в моем голосе слышна была вся охватившая мое тело грусть:

– Да, правда очень красивое.

* * *

Мама с Кристианом поженились тринадцатого сентября, в субботу, в 17:00, в муниципалитете Андорно. Свидетелем со стороны невесты была я, со стороны жениха – его товарищ по мотоциклетным путешествиям. Присутствовало всего человек двадцать; никаких родственников, только друзья. Помню усыпанные блестками платья женщин, рваные на коленях джинсы и майки мужчин. Возраст гостей – от сорока до шестидесяти, так что мы с Никколо и Беатриче были вроде бы самыми юными. Однако по манерам и по сдержанности мы казались старше всех.

Безудержное веселье началось сразу же. Помимо риса, стали бросать все подряд: капитошки, цветочные лепестки, попкорн. Свадебный транспорт – конечно же, «харлей» Кристиана, украшенный воздушными шариками и наклейками в форме сердечек. Отмечать поехали в одну тратторию в Розацце. В меню – сырная полента, оленье рагу, красное вино в оплетенных бутылках и розовое игристое. Я вроде бы еще не видела, чтобы Беатриче так веселилась: с удовольствием общалась со всеми, пила и ела без всякой меры. Ее словно бы расслабляло это общество пьяных и никому не известных людей. И надо признать, что и для меня тоже, несмотря на все мои мучения, это был прекрасный день.

В разгар ужина Кристиан поднялся и подошел к заранее подготовленному синтезатору. Отрегулировал микрофон:

– Раз, два, три. Как слышно?

Потом кашлянул и торжественно попросил тишины:

– Позвольте мне посвятить эту песню своей жене.

Мама покраснела оттого, что ее снова в первый раз назвали женой. Гости затихли в ожидании. И даже семья, управлявшая рестораном, прекратила обслуживание: все остановились и посерьезнели. Свет приглушили.

Кристиан, прикрыв глаза, запел «Салли»[21]:

Салли идет по улице, даже не глядя под ноги,

Салли – женщина, которая больше не хочет вести войну.

Я не знала эту песню; она растрогала меня. Позже, послушав ее в оригинале, в исполнении Васко, я поняла заложенный в ней смысл. Но в тот вечер Салли была моей матерью, и только Кристиан – весь собранный, ни одной неверной ноты, – мог донести его до меня. Я видела, как мама вытирает слезы, как растекается по лицу наложенный Беатриче макияж, пока он поет: «Может быть, жизнь не вся потеряна». Меня умилила эта женщина – ошибавшаяся, наивная: Салли-Аннабелла. Я с удивлением увидела, как она идет по своему совсем не легкому пути, который я не понимала, искажала, игнорировала. Последовали бурные аплодисменты, которые никак не утихали. Собравшиеся синхронно встали, словно на какой-нибудь сенсационной премьере в Ла Скала.

А потом случилось нечто настолько неслыханное, настолько неожиданное, что ни я, ни мой брат не смогли тогда это переварить.

Кристиан вернулся на свое место, с чувством поцеловал мою мать, и тут вдруг она тоже поднялась. И под изумленными взглядами присутствующих пошла и села за синтезатор. Явно взволнованная, сомневающаяся, но не смущенная. Она принялась регулировать стойку.

– Эй, мама! – заорали мы с Никколо. – Ты что делаешь? Ты же играть не умеешь!

Мама не обратила на нас внимания. Погладила клавиши, придвинулась, приблизила губы к микрофону.

– Я тоже хочу посвятить песню своему мужу, – заявила она.

Кристиан не удивился. Теперь я понимаю, что он, в отличие от нас, все знал. Он свистнул пару раз, подбадривая ее. Мама поначалу сбивалась, ошибалась и фальшивила – то ли от неуверенности, то ли просто потому, что много времени прошло. Но с каждой секундой играла и пела все лучше и в итоге исполнила ее всю, до конца. «Лестницу в небо» Led Zeppelin. Совсем другая Аннабелла, незнакомая собственным детям и совершенно свободная, проявилась из прошлого. Все взволнованно зааплодировали, мама заплакала. Потом публика потребовала спеть на бис, и мама подчинилась. Никколо, хлопнув дверью, ушел курить. Я, кажется, скрылась в туалете; точно не помню, но сбежала в любом случае. Потому что в тот момент впервые осознала, что не только мы – я, отец и брат – составляли ее счастье. Что у нее всегда было что-то еще.

* * *

Поздним вечером мы перебрались в «Вавилонию». Никколо всех запустил туда бесплатно – это был его подарок новобрачным. Была суббота; парковку заполонили машины с миланскими и туринскими номерами, на вход стояла бесконечная очередь, словно в галерею Уффици в разгар туристического сезона. Я по возрасту уже имела право зайти внутрь, и даже было с кем. Ну а моя подруга Беатриче словно сошла с телеэкрана: все на нее оборачивались и свистели ей вслед.

Хочу выдвинуть идею. Возможно, она не была красивой. Рот, например, если посмотреть повнимательнее на некоторые фотографии, несколько кривоват. Волшебные глаза, если не накрасить их идеально, на самом деле немного навыкате. Но Беатриче всегда вела себя как красотка, и мы на это велись.

В «Вавилонии» она заработала как одобрительные «Ого!», так и смешки. На мне была моя стандартная футболка с надписью «Анархия», хотя ради торжественного случая я рискнула надеть мини-юбку и босоножки на невысоком каблуке. Ну а Беатриче по обыкновению переборщила с каблуками, с шелками, с укладкой и выглядела белой вороной. Не могу сейчас вспомнить цвет ее волос: то ли уже черный, то ли платиновый блонд, то ли опять каштановый со светлыми кончиками.

Кто-нибудь наверняка захочет посмотреть свадебные фотографии. Вот только их нет.

Но я помню, как, пробираясь рядом со мной сквозь толпу, мимо всех этих