— Я знаю. — Сержант постоянно задерживал дыхание на вдохе, стараясь хоть немного ослабить боль в боку. — Это не собаки. Ребята какие-то. Помоги-ка встать, Андрей. А то валяюсь, как этот… Неудобно даже. Подумают еще, пьяный мент лежит.

— Да кто подумает-то? Никого же нет.

Одна из собак, припадая на брюхо, попыталась подобраться поближе. Журавель выстрелил в нее и, конечно, промахнулся. Пуля сколола кусок асфальта, выбила черное крошево. Пес поспешно ретировался на прежнее место.

— Патронов почти не осталось, — посетовал сержант. — Все расстрелял. Плохо.

— Погодите, Владимир Александрович, — перебил Волков, подхватывая Журавеля, помогая ему подняться. — Какие ребята? Откуда он и взялись?

— Да мимо проезжали, когда… Ой!.. — Сержант поморщился. — Когда собаки эти на меня набросились. Молодые совсем. В таких… пятнистых куртках. — Волков слушал. Камуфляж — не примета. Сейчас из десяти человек восемь в камуфляже. Косят под бывших солдат или просто для понта таскают. — Остановились, стекло опустили, говорят: «Смотрите, псы козла дерут», — продолжал тяжко Журавель. — Ну а один высунул ружье в окно, да и стрельнул. И в бок мне попал. Не нарочно, наверное. В собаку, поди, целил.

— Конечно, в собаку, — темнея лицом, процедил Волков. — В легавую.

— Ну зачем так сразу? — Журавель повис на нем, хотя и старался держаться на своих двоих. — Если бы это были какие-нибудь знакомые, кого я в отделение доставлял или еще чего, тогда бы, может, и нарочно, а так пацаны совсем.

— Блин, Иисус Христос выискался, — процедил Волков.

Его грызли досада и раздражение. Досада на самого себя.

В сущности, да хрен с ней, с этой банкирской женой. Поговорил бы с ней завтра или послезавтра. Пошел бы с сержантом, сейчас, глядишь, совсем бы все по-другому было. Может, пацаны бы эти стрелять не стали, если б увидели, что мент не один. А хоть и стали бы, он-то, Волков, не промахнулся бы точно. С двадцати пяти метров в милицейской школе восемьдесят семь из ста выбивал. Это вам не хрен собачий. Вмазал бы пулю в башку стрелку тому. А лучше бы сперва в колесо, чтобы дальше не уехали, спеленали бы, да и в отделение. Атам уж потолковали бы с ребятишками по-свойски.

Собаки не отставали, упрямо шли позади, метрах в пятнадцати. Стоило людям остановиться, повернуться, хотя бы бросить взгляд через плечо — откатывались на пару-тройку метров. Тем не менее Волков заметил, что дистанция между ними становится все короче — взбесившиеся твари явно выбирали момент, чтобы броситься наверняка, повалить, вцепиться клыками. Несколько раз ему даже приходилось останавливаться и стрелять в землю, перед лапами псов. Те сразу увеличивали дистанцию метров до десяти и тут же начинали ее вновь сокращать.

Далеко, за домами, грянула автоматная очередь. Защелкали одиночные — тяжелой артиллерией залаяли ружья, чахоточно-сухо затявкали пистолеты. И снова затрещал автомат, а через секунду к нему присоединилось еще два. Закончился этот странный концерт парой глухих гулких взрывов.

Волков изумленно качнул головой. Он не верил своим ушам. С каждым пройденным шагом сержант казался ему все более тяжелым. Наверное, так оно и было. Журавелю все труднее было держаться на ногах. Колени у него подгибались, и Волкову показалось, что кровотечение у сержанта усилилось.

— Куда мы идем? — спросил Журавель, тряхнув головой.

— Сейчас машину какую-нибудь возьмем, и я отвезу вас в отделение. Вызовем «Скорую». А потом стрелков этих за жабры возьмем. Вы марку и цвет машины запомнили? Может быть, номер?

— Черная иномарка. «Тойота» вроде. Номер нет. — Журавель качнул головой. — Номер не запомнил. Я же… на земле лежал в это время.

Волков отметил, что речь у сержанта стала рваной, с длинными паузами. Дышал он более часто и мелко. Да и голову ронял на грудь постоянно. Плохо. В больницу нужно, да поскорее. Пока не отдал напарник богу душу.

Они пошли по дворам под заупокойный плач сирены, сопровождаемые сворой, только и ждущей, пока один из них упадет. Или хотя бы споткнется. Это и будет момент истины. Мгновение, когда теорема становится доказанной и вывод звучит так: «Самый высокий — необязательно самый сильный. И самый умный. И самый живучий».

И как назло, ни одной стоящей машины. Лишь полусгнившие развалюхи, вросшие в землю по самые ископаемо-ржавые брюха, дырявые от дождей и времени. Смешно даже надеяться, что в баках у них сыскалась бы хоть капля бензина. А если и сыскалась бы — выкапывать замучаешься.

И лишь за детским садом, тем, с дырявым забором, с глухим внутренним двориком, в дальнем углу которого из лиственной кучи торчали горлышки водочных бутылок, в трех кварталах от места ранения, Волков наконец нашел то, что искал, — запертый на внушительный замок гараж-«ракушку». Он чувствовал себя выжатым как лимон.

Волков с громадным облегчением снял с плеча руку почти уже бесчувственного сержанта, прислонил его к гаражу.

— Владимир Александрович, вы только сознание не теряйте. А то эти четвероногие друзья нас мгновенно по клочкам растащат.

Собаки уселись в сторонке, вывалив языки и наблюдая за действиями людей. Что-то изменилось. Добыча остановилась. Возможно, это от усталости, крайней вымотанности. Можно было бы, конечно, броситься и сейчас, но лучше все-таки выждать, пока двуногие упадут. Инстинкт подсказывал им, что еще рано. И силы у добычи еще есть. Во всяком случае, на достойное сопротивление.

Волков обернулся, обвел взглядом выжидательно рассевшихся псов.

— Что, гады, боитесь? — спросил он пересохшей глоткой, чувствуя, как ходят ходуном колени. В сержанте веса, должно быть, с центнер. Давненько он таких тяжестей на себе не таскал. — Правильно делаете, что боитесь.

Приставил ствол пистолета к дужке замка, прикрыв глаза ладонью и отвернувшись, и нажал на курок. Дзенькнула по металлу пуля, высекла искры. Замок стукнулся о тент, но так и остался висеть. Собаки вскочили, отбежали на пару метров, но уже не так испуганно, не поджимая хвосты, скорее в силу привычки. Поняли, что гром хотя и звучит пугающе, но боли не причиняет.

— Чтоб тебя… — выдохнул Волков.

Он пытался припомнить, сколько у него патронов осталось в обойме. Сколько раз он стрелял по дороге сюда. Четыре? Или пять? Да раз здесь. И раз там, у дороги. Итого шесть или семь. Лучше бы шесть, конечно. Менять обойму сейчас очень не ко времени. Псины вполне могут броситься. Они не глупые, понимают, что страшный звук связан с хлопушкой у него в руке. Щелкни пару раз, покажи, что никакой гром больше не работает, — поймут. Сообразят, что можно нападать. А сменить обойму — это как минимум четыре-пять секунд.

На сей раз Волков стрелять в замок не стал. Выстрелил в цепь. Взвизгнула пуля, застыл, выбросив гильзу, в открытом положении затвор.

— Та-ак, — лейтенант потянулся к кобуре. Одна из овчарок мгновенно оказалась на ногах, зарычала утробно. А уже через секунду залаяли остальные. — А ты у них начальница, как я погляжу, сказал скрипуче Волков, обращаясь к овчарке. — Майорша? Или полковница? Полковница, наверное, с такой-то выправкой. — Он выщелкнул старую обойму, медленно загнал в магазин новую и передернул затвор, досылая патрон в патронник, Овчарка зарычала еще громче, плотнее прижала уши к лобастой башке. — Служебная, что ли? Понима-аешь, сволочь.