Впрочем, интересно отметить, что, несмотря на все свои пороки, он прекрасно осознавал, что его положение ходжи обеспечивает ему покорность и послушание его подданных. И он не только злоупотреблял им, заставляя кашгарцев сносить свои беспричинные жестокости, но и мог использовать в политических и военных целях. Так, направив в поход на Яркенд своего военачальника Тилля-хана, он также объявил его ходжой (т. е. признал своим родичем), и население города открыло бы перед ним ворота без боя, если бы яркендский хаким не уверил горожан, что Тилля-хан — никакой ни ходжа, а сын мясника.

Естественно, такой правитель долго у власти оставаться не мог. Поэтому как только китайцы вступили на территорию Кашгарии, население не выразило готовности защитить Вали-хана-тура, и только очередная серия жестоких расправ заставила их приступить к обороне. Когда же китайцы достигли Кашгара, войска ходжи стали в массовом порядке дезертировать. Увидев, что воинов у него не осталось, и сам Вали-хан-тура также бежал[652].

Последним правлением этот ходжа настолько подорвал собственную репутацию, что когда в 1864 г. он в очередной раз появился в Кашгарии, то местное население, которое «испытало много горя от ходжей», даже не дожидаясь китайских войск, выступило против него[653]. Казалось, ходжам уже не суждено вернуться во владения своих предков, и даже их происхождение и религиозный авторитет не помогут им в этом.

Однако в том же 1864 г. в Восточном Туркестане началось мощное антицинское восстание, причем сразу в ряде городов, в каждом из которых был провозглашен собственный независимый правитель. В Куче дунганское население возвело на трон потомка почитаемого средневекового мусульманского святителя Рашид ад-Дин-ходжу, принявшего титул Хан-ходжи (в знак претензий не только на ханскую власть, но и на происхождение от пророка Мухаммада[654]); Уч-Турфан возглавил его двоюродный брат Бурхан ад-Дин-ходжа, Аксу — Джалал ад-Дин-ходжа, Хотан — Хабибула (Хаджи-падшах)[655]. Можно было бы не упоминать всех этих правителей, большинство которых сошло с политической сцены уже в 1865–1867 гг., однако нельзя не обратить внимания на два момента. Во-первых, Каждый из правителей именно себя считал главой всей Кашгарии и готов был воевать с другими, чтобы заставить их признать себя Верховным правителем. Во-вторых, как видим, практически все новые правители имели титул «ходжа», хотя по происхождению не Принадлежали ни к белогорцам, ни к черногорцам. Это заставляет предполагать, что правители-узурпаторы считали себя равными прежним правителям Кашгарии по статусу, а также — предводителями газавата, священной войны с «неверными», т. е. китайцами Таким образом, они использовали опыт ходжей, старавшихся в свое время объединить население Кашгарии под своей властью, опираясь именно на религиозный авторитет. В глазах новых претендентов на верховную власть, оказывается, уже не надо было иметь происхождения от почитаемых мусульманских святителей (не говоря уж о крови рода Чингизидов), чтобы занять трон и, объединив подданных, повести их за собой на «священную войну»[656].

Вскоре в Кашгарию прибыл известный среднеазиатский авантюрист — казахский султан Садык, сын мятежного хана Кенесары, боровшегося в 1830-1840-е гг. с российскими властями в Казахстане. Садык вступил в борьбу с маньчжурскими войсками, но, чтобы увеличить число своих сторонников, а заодно и придать легитимность своим действиям, он направил послание кокандскому хану (чьим подданным в то время номинально считался), прося прислать в Кашгарию кого-либо из белогорских ходжей. В результате в регион в начале 1865 г. был направлен Бузрук-хан-тура, номинально объявленный верховным правителем Кашгарии. Садык надеялся, что ходжа своим религиозным авторитетом сумеет объединить восставших жителей Кашгарии и позволит ему, Садыку, обрести от его имени всю полноту светской власти, надеясь, таким образом, в очередной раз использовать религиозный фактор как фактор национального объединения и закрепления собственной власти[657]. Однако роль фактического правителя Кашгарии кокандские власти отвели не Садыку, а кокандскому сановнику Якуб-беку. Казахскому султану пришлось смириться со своим подчиненным положением, он подчинился Якуб-беку, однако вскоре взбунтовал против него часть войск, был разгромлен и бежал в Хиву[658].

Бузрук-хан-ходжа, по-видимому, прекрасно понимая, что реальной власти у него нет, даже не попытался стать национальным лидером Кашгарии. Формально именуясь ханом, он передоверил все дела Якуб-беку, тогда как сам, подобно своим родичам, поднимавшим восстания десятилетием ранее, вел образ жизни, весьма далекий от благочестивого. В его дворце день и ночь играла музыка, появлялись мужчины и женщины легкого поведения и т. д. Кроме того, он позволил вовлечь себя в заговор кипчакских и киргизских военачальников Кашгара против всесильного временщика, после раскрытия которого последние его сторонники были частично перебиты, частично изгнаны из Кашгара[659].

На словах предупреждая ходжу о недопустимости подобного поведения, Якуб-бек втайне вел переговоры с его двоюродным братом — Ишан-ханом-тура, который вскоре прибыл в Кашгар и был торжественно провозглашен новым правителем, Бузрук-хану-тура пришлось удалиться. Однако новый правитель скончался три месяца спустя, и, хотя Якуб-бек на его похоронах изображал бурную скорбь, в народе пошли слухи, что именно он отравил ходжу. Когда же еще через два месяца скончался и Вали-хан-тура, который вполне откровенно не ладил с Якуб-беком, то уже ни у кого не было сомнений в виновности временщика. Наиболее законным претендентом на престол оставался Хаким-хан-тура — сын Ишан-ха-на-тура, однако Якуб-бек избавился от него, отправив наместником в город Маралбаши, а затем — в Турфан[660].

Некоторое время спустя Бузрук-хан-тура вернулся в Кашгар, вновь став номинальным ханом. Однако за время его отсутствия Якуб-бек успел продемонстрировать способность управлять самостоятельно, и его последующие завоевания, учитывая образ жизни и склонности ходжи, никто не пытался приписать номинальному хану. В результате в 1867 г. Якуб-бек фактически низложил Буз-рук-хана-тура и заставил покинуть Кашгарию — под благовидным предлогом совершения хаджа в Мекку[661].