Он думал о прошедшей ночи. Сумасшедшей пьянке, драках, безудержных плотских утехах. Думал о мертвом Чарли в ванне. О квартире на Манхэттене. О Спенсере, вводящем себя в сладострастное исступление на закате своей жизни. О парне, оставшемся лежать на нью-йоркской обочине с пулей в голове.

Сейчас все это казалось бесконечно далеким. Он почти верил, что этого никогда не было. Почти верил, что у них сейчас просто очередной семейный ужин.

Если не считать багрового сияния, затопившего небо и вливающегося в окна отсветом некоего фантастического пожара.

Ближе к концу ужина Грейс вышла и вернулась с коробочкой. Она села за стол и открыла ее. Вынула таблетки. Дорис посмотрела на нее, ее большие глаза глядели вопросительно.

– Это десерт, – пояснила ей Грейс. – У нас на десерт белые конфетки.

– Они мятные? – спросила Дорис.

– Да, – ответила Грейс. – Мятные.

Ричард ощутил, как у него на голове шевелятся волосы, когда Грейс положила таблетки перед Дорис. Перед Реем.

– На всех не хватит, – сказала она Ричарду.

– У меня есть свои, – сказал он.

– И для мамы тоже? – спросила она.

– Мне не нужны таблетки, – ответила мать.

От напряжения Ричард едва не закричал на нее. Ему хотелось заорать: «Прекрати играть в чертово благородство!» Однако он сдержался. Он смотрел в зачарованном ужасе, как Дорис сжимает таблетки в маленьком кулачке.

– Они не мятные, – сказала она. – Мама, они совсем.

– Нет, мятные. – Грейс набрала воздуха в грудь. – Проглоти их, детка.

Дорис положила в рот одну таблетку. Скорчила гримасу. Потом выплюнула таблетку в ладошку.

– Они не мятные, – произнесла она, огорченная.

Грейс вскинула руку и вцепилась зубами в костяшки пальцев. Взгляд ее безумно метнулся к Рею.

– Проглоти их, Дорис, – сказал Рей. – Давай, они вкусные.

Дорис заплакала:

– Нет, мне не нравятся.

– Глотай!

Рей вдруг отвернулся, он весь дрожал. Ричард пытался придумать способ заставить Дорис проглотить пилюли, но не мог.

Тогда заговорила его мать.

– Мы поиграем с тобой в одну игру, Дорис, – сказала она. – Посмотрим, успеешь ли ты проглотить все конфетки, пока я считаю до десяти. Если успеешь, я дам тебе доллар.

Дорис засопела.

– Целый доллар? – спросила она.

Мать Ричарда кивнула.

– Один. – начала она.

Дорис не шевельнулась.

– Два. – считала мать Ричарда. – Целый доллар!

Дорис смахнула слезинки:

– Настоящий доллар?

– Конечно, дорогая. Три, четыре, поторопись.

Дорис протянула руку за таблетками.

– Пять. шесть. семь.

Грейс сидела зажмурив глаза. Лицо у нее побелело.

– Девять. десять.

Мать Ричарда улыбалась, но губы у нее дрожали, а глаза слишком сильно блестели.

– Ну вот, – произнесла она бодро. – Ты выиграла.

Грейс резким движением сунула таблетки в рот и быстро проглотила. Посмотрела на Рея. Он протянул трясущуюся руку и проглотил свои пилюли. Ричард опустил руку в карман за своими таблетками, но потом положил их обратно. Он не хотел, чтобы мать смотрела, как он их глотает.

Дорис начала засыпать почти сразу. Она зевала, и глаза у нее слипались. Рей подхватил ее на руки, и она привалилась к его плечу, обхватив за шею маленькими ручками. Грейс встала, и все трое пошли в спальню.

Ричард сидел за столом, пока мать ходила сказать им последнее прости. Он сидел, глядя на белую скатерть и остатки ужина.

Вернувшись, мать ему улыбнулась.

– Помоги мне убрать, – попросила она.

– Помочь. – начал он.

Затем замолк. Какая разница, чем теперь заниматься?

Он стоял вместе с ней посреди залитой багровым светом кухни и, ощущая абсолютную нереальность происходящего, вытирал тарелки, которыми никто уже не будет пользоваться, а потом убирал их в буфет, от которого спустя несколько часов ничего не останется.

Он все еще думал о Рее и Грейс в спальне. Наконец он вышел из кухни, не сказав ни слова и не оглянувшись. Открыл дверь и заглянул в спальню. Он долго смотрел на них. Затем снова закрыл дверь и медленно потащился обратно в кухню. Посмотрел на мать:

– Они.

– Все хорошо, – сказала она.

– Почему ты им ничего не сказала? – спросил он. – Как же ты позволила им сделать это, ничего не сказав?

– Ричард, – ответила она, – в эти дни каждый сам выбирает свой путь. Никто не вправе говорить другим, что им следует делать. Дорис их ребенок.

– А я твой?..

– Ты уже больше не ребенок, – сказала она.

Он закончил вытирать тарелки, пальцы у него онемели и дрожали.

– Мама, вчера. – начал он.

– Мне это не важно, – сказала она.

– Но.

– Это не имеет значения, – сказала она. – Эта часть пути подходит к концу.

Вот оно, подумал он почти с болью. Эта часть пути. Вот теперь она заговорит о жизни после смерти, о небесах, о награде за добродетель и о неотвратимом наказании за грехи.

Она сказала:

– Пойдем посидим на крылечке.

Он не понял. Они прошли вместе через притихший дом. Ричард сел рядом с ней на ступеньки крыльца и задумался. Я никогда больше не увижу Грейс. И Дорис. И Нормана, Спенсера, Мэри, вообще никого.

Он не мог вместить в себя все это. Это было слишком. Все, что он мог сделать, – это сидеть неподвижно, как бревно, и смотреть на красное небо и громадное солнце, готовое их поглотить. Он даже не мог уже бояться. Страхи притупились от бесконечных самоповторений.

– Мам, – спросил он через некоторое время, – а почему. почему ты не говоришь со мной о вере? Я же знаю, что тебе хочется.

Она посмотрела на него, ее лицо было очень ласковым в этом багровом свечении.

– Я не имею права, милый, – сказала она. – Я знаю, что мы будем вместе, когда это закончится. Ты не обязан в это верить. Я буду верить за нас обоих.

И это все, что она сказала. Он смотрел на нее, поражаясь ее убежденности и ее силе.

– Если ты хочешь принять свои таблетки, – сказала она, – ничего страшного. Ты можешь заснуть у меня на коленях.

Он ощутил, как его пробирает дрожь.

– И ты не станешь протестовать?

– Я хочу, чтобы ты сделал то, что считаешь нужным.

Он не знал, что ему делать, пока не представил, как она сидит здесь одна, дожидаясь конца света.