С известной долей вероятия можно предположить, что краеугольным камнем для летописно-житийной родословной Святополка послужила одна из упомянутых выше росписей детей Владимира, а именно та, которая сообщает о рождении Святополка «от грекине». Роспись эта очевидным образом не принадлежит перу летописца, несмотря на то что он завершил ею свой рассказ под 980 г. о судьбе Ярополка и его жены-грекини. Дело в том, что эти грекини отнюдь не тождественны друг другу: если первую (Ярополкову) грекиню Владимир, согласно убеждению летописца, «залеже не по браку», то вторая (из росписи) включена в число «водимых», то есть законных жен любвеобильного князя. Между тем единственной известной нам «водимой» грекиней Владимира была Анна. Не значит ли это, что по одной из древнерусских княжеских генеалогий Святополк числился сыном византийской «царицы»? Однако его имя, характерное только для западных славян, скорее говорит в пользу его рождения от какой-то «чехини».

Что же касается происхождения Святополка «от двою отцю», то, к сожалению, эта литературная сплетня вовсю гуляет по страницам исторических трудов, побуждая даже некоторых ученых ничтоже сумняшеся изменять отчество Святополка с «Владимирович» на «Ярополкович». Не хотят замечать, что эта скандальная тема не получила развития даже в тех произведениях, которые и дали ход навету, ибо и «Сказание о Борисе и Глебе», и Повесть временных лет, бросив мимолетную тень на обстоятельства рождения «треклятого» князя, продолжают свой рассказ так, словно теперь уже боятся подать малейший повод для сомнений относительно принадлежности Святополка к Владимировичам. Сам он величает Владимира своим отцом («Посла [Святополк] по блаженааго Глеба, рек: приди вборзе, отец зоветь тя» («Сказание»); то же в Повести временных лет: «С лестью посла кь Глебу, глаголя сице: поиде вборьзе, отец тя зоветь»), да и наши авторы как будто совсем не склонны разубеждать читателя в правоте его слов, заявляя: «И се приде вестьник к нему [Святополку] поведая ему отчю смерть»; «…и како Святополк потаи смерть отца своего»; «Святополк же седя Кыеве по отци…» («Сказание»); или в Повести: «Святополк же седе в Киеве по отци своем». Борис не хочет выступать против Святополка именно потому, что чтит в нем старшего брата: «Не буди ми взяти рукы на брата своего и еще же и на стареиша мене» («Сказание»); «Не буди то мне вьзняти рукы на брата стареишаго» (летопись). В свою очередь Святополк, наставляя убийц Бориса, хорошо понимает, на кого поднимает руку: «не поведаючи никомуже, шедше убиите брата моего Бориса» (Повесть временных лет) и т. д.

Данные наблюдения приобретают еще большую значимость в свете некоторых особенностей счета родства в княжеской семье. Когда умирал отец, то его место в роду занимал старший сын, становившийся «отцом» для своих младших братьев; сыновья такого старшего брата становились для своих дядей (младших братьев отца) из племянников — «братьями», хотя и младшими. Отсюда понятно, что будь Святополк действительно сыном Ярополка (который играл роль «отца» по отношению к Владимиру), то он по междукняжескому родовому счету приходился бы Владимиру — «братом», а Владимировичам — «дядей». Если же предположить, что усыновленный Владимиром Святополк признал своего дядю «в отца место», превратившись из «дяди» в «брата» Владимировичей, то все равно он не мог бы называться их «братом старейшим», так как линия родового старшинства продолжилась бы тогда через детей Владимира, старшим из которых на момент смерти князя был Ярослав.

Наконец, отметим любопытное обстоятельство, что «Сказание» и Ипатьевская летопись прилагают к Святополку (точнее, к его вокняжению в Киеве) библейские слова: «Люте бо граду тому, в нем же князь ун [юн]», тем самым косвенно подтверждая его достаточно молодой возраст в 1015 г. То, что ему в это время, коль скоро отцом его был Ярополк, полагается быть зрелым тридцатипятилетним мужчиной, совершенно позабыто.

В доказательство подпорченной генеалогии Святополка приводили еще два отрывка из хроники Титмара (VIII, 32 и VIII, 33), где упоминаются «мачеха» и «девять сестер» Ярослава («короля Руси»), но без добавления имени Святополка. «Не странно ли? — спрашивает в этой связи А.В. Назаренко. — Ведь если бы Святополк считал себя Владимировичем, то это были бы также и его «мачеха и сестры». Приходится думать, что он так не считал». Заключение поспешное, поскольку данные высказывания принадлежат не самому Святополку, и, значит, уместно говорить только о том, что считал или не считал Титмар. Немецкий же хронист, несмотря на допущенную двусмысленность (скорее все-таки невольную, чем сознательную), во всех других случаях описывает положение Святополка в княжеской семье с предельной ясностью, называя его два раза сыном Владимира (VII, 72 и VII, 74) и один раз — братом Ярослава, причем в том же самом параграфе, где фигурируют «мачеха и сестры» (VIII, 32). Поэтому можно смело утверждать, что Святополку при жизни не пришлось выслушивать намеки насчет того, кто был его настоящий отец.

Перейдем к Ярославу. Его долгое княжение совпало по времени с рождением древнерусского летописания и, казалось бы, должно было полно и правдиво отразиться в нем. Однако этого не произошло. Неожиданный вывод А.Л. Никитина о том, что летописец «не задавался целью сколько-нибудь полно отразить деятельность и фигуру Ярослава на страницах своего сочинения», так как «в определенном смысле Ярослав, похоже, оказался для него более загадочной фигурой, чем Владимир…», увы, достаточно верно описывает историографическую ситуацию, сложившуюся в наших древних памятниках вокруг личности одного из самых прославленных русских князей.

Поражает сбивчивость летописных сведений относительно времени рождения Ярослава. Лаврентьевская летопись под 1054 г. (годом его смерти) сообщает: «Жив же всех лет 70 и 6». Эта биографическая справка отсылает нас к 978/979 г.[159], от которого вроде бы и должен начинаться отсчет прожитых Ярославом лет. Но при этом все известные нам древнерусские родословные называют матерью Ярослава Рогнеду — она же, по хронологии Повести временных лет (в том числе Лаврентьевского списка), была «поята» Владимиром только в 980 г., и кроме того, в чем также согласны все древнерусские источники, Ярослав был не первый ее ребенок.

Но загадки на этом только начинаются. В подавляющем большинстве списков Повести временных лет под 1016 г., к которому приурочено «начало княженья Ярославля Кыеве», вдруг находим указание: «бе же тогда Ярославу лет 28». Ярослав внезапно молодеет на целых десять лет, по сравнению с данными Лаврентьевской летописи. Пытаясь отстоять свою хронологию, Лаврентьевский летописец вставляет в эту фразу уточнение: «И бе тогда Ярослав Новегороде лет 28». Теперь, стало быть, речь идет не о возрасте Ярослава, а о числе лет его новгородского княжения (начиная с 988/989 г.). Однако, открыв статью под 988 г., читаем, что Новгород тогда был дан Вышеславу, Ярослав же получил Ростов. Концы с концами опять не сходятся. Новое открытие нас ждет в Ипатьевской летописи, которая в статье под 1016 г. сбрасывает Ярославу еще десяток лет: «бе же тогда Ярославу лет 18» — а это уже вплотную приближает его рождение к XI столетию (998/999 г.).