Христианизация княжего двора, сопровождавшаяся усвоением библейско-христианских представлений о царской власти, привнесла новые элементы в систему поведения князя как политической фигуры — теперь уже христианского государя, сюзерена, монарха милостью Божией. Так, исследования Десятинной церкви показали, что во время богослужений Владимир занимал с семьей особое место — на хорах, возносясь там над клиром и прочими молящимися, но пребывая ниже Бога, архангелов и пророков, изображенных в верхней части храма — на купольном своде и барабане. Чеканка Владимиром собственной монеты (златников и сребреников), в свою очередь, ярко свидетельствует о новом понимании «кесарем» и «великим каганом Русской земли» своего политического достоинства, ибо денежная эмиссия была одной из важнейших регалий самодержавной власти (примечательно, что монетный выпуск Владимира, даже несмотря на катастрофическое ухудшение его качества, — явление исключительное для Восточной Европы конца X — начала XI в.). Вероятно, тогда же, при Владимире, под непосредственным влиянием Церкви и византийского окружения царевны Анны, мало-помалу прекратилась практика разъезда князей в полюдье, и этот родоплеменной институт, утратив свою языческую сущность, постепенно превратился в род внутреннего налога.

Полностью изжить патриархальные обычаи, однако, было нелегко, а в ряде случаев и невозможно, особенно в области властных отношений внутри самой великокняжеской семьи. Выше мы говорили о тех специфических даже для раннесредневекового общества принципах государственного (княжого) права Древней Руси, в основе которых лежало понятие семейного владения. Княжеский род выступал совокупным владетелем Русской земли или, лучше сказать, коллективным держателем княжения в ней, а члены династии были «пайщиками», имевшими свою долю в общем владении — княжении. Эта архаическая традиция сохранила полную силу и при Владимире, который выделил своим сыновьям часть государственной собственности (крупные волостные города)[167] и обеспечил им полноправное участие в государственном управлении (припомним формулировку церковного устава Владимира: «и яз сгадав с своею княгинею с Анною и с своими детми…»).

И все-таки христианство с его радикальным отрицанием языческой полигамии заставляло всех членов разветвленной княжеской семьи считаться с одним важным новшеством, грозившим разрушить устоявшийся порядок престолонаследия. Своим вступлением в христианский брак с греческой принцессой Владимир создал династическую коллизию, не имевшую прецедентов в истории матримониальных отношений русских князей, так как теперь с точки зрения византийского церковно-государственного права все прежние супружества Владимира приобрели характер незаконного сожительства. Тем самым сыновья, рожденные в этих браках, независимо от преимуществ родового старшинства, совершенно отстранялись от наследования великокняжеского стола, который отныне должен был принадлежать потомкам Владимира и Анны.

Князь Борис Владимирович. Из Синодальной рукописи

Не подлежит сомнению, что византийская царевна и ее окружение усиленно внушали эту мысль Владимиру, и их старания увенчались полным успехом. Нарушив вековую традицию передачи великого княжения в руки старшего сына, князь объявил своим наследником Бориса. По единодушному свидетельству древнерусских памятников, Владимир любил его более других сыновей и держал при себе, в чем еще СМ. Соловьев прозорливо усмотрел «намерение передать ему старший стол киевский». Сажая на великое княжение сына византийской «царицы», Владимир рассчитывал повысить политический престиж киевской династии.

После смерти в 1011 г. Анны Владимир, кажется, женился еще раз[168], но это никак не повлияло на его решение относительно династических прав Бориса[169]. Зато приближавшаяся старость князя подтолкнула его старших сыновей к открытому возмущению против родительской воли.

Первым обнаружил недовольство Святополк, опиравшийся на иностранную поддержку. Со слов Титмара Мерзебургского известно, что Владимир женил Святополка на дочери польского князя Болеслава I Храброго. Когда и при каких обстоятельствах был заключен этот брак, немецкий хронист не уточнил. Высказывалось предположение, что русский и польский князья могли скрепить династическим союзом мирный договор 992 г.Однако это невозможно, так как, по известию Титмара, вместе с дочерью Болеслава на Русь прибыл Рейнберн, епископ колобжегский (кольбергский)[170], а эта епархия была образована только в 1000 г. при учреждении польского архиепископства в Гнезно.