— Я… по-моему, это было классно. Я имею в виду, что он просто так сделал это для меня. Ну, в точности как он помог и тебе, со всем этим тут…

Он обводит рукой сад.

— По-моему, печально, что его больше нет, — говорит он.

Делаю шаг вперед, после некоторых колебаний кладу руку сыну на плечо.

— По-моему, тоже, — говорю я.

Давид поднимает глаза и смотрит на меня:

— Папа?

— Что, сынок?

— Можно тебя спросить? Только скажи честно.

Поднимаю руку, как бы давая присягу:

— Обещаю.

— Когда мы были на Менорке, я однажды видел тебя в бассейне гостиницы. Помнишь?

Киваю:

— Конечно.

— Ты был там совсем один. Ну, еще только этот… этот странный парень.

— Да.

— Я очень долго думал, уже в тот день, но и потом… Ты ничего не собирался сделать?

— Что сделать?

— Ты ничего не собирался сделать этому парню? — говорит Давид тихо.

Развожу руками и принимаюсь смеяться.

— Мальчик мой, — говорю я, привлекаю сына к себе и прижимаю его к груди. Он давно мне этого не позволял.

— Конечно нет! — говорю я со смехом. — Мне он тоже показался странным. Я немножко поиграл с ним, и все.

Держа Давида в объятиях, опять смотрю на балкон второго этажа. Направляясь в серебристом «мерседесе» в Хилверсюм, где снимали «Миллионера недели», мы с Ришардом Х. говорили об этом балконе. Сперва я осторожно завел речь о ливерной колбасе, которую Ришард принес для собаки госпожи Де Билде, — в надежде косвенным путем разузнать что-нибудь еще, — но Ришард вдруг замотал головой.

— Пока все идеально, — сказал он. — Вот только девушку жалко.

Не имея ни малейшего понятия, о чем он говорит, я спросил:

— Какую девушку?

— Макс тебе не рассказал?

Ришард снова замотал головой.

— Иногда этот сукин сын совсем не соображает. Ужасно глупо, если ты не знаешь. И я ему это говорил.

Ришард закусил губу и поддал газу. «Мерседес» по правой полосе проехал мимо черного «БМВ».

— Выходит вдруг на ваш балкон. Фея из «Тысячи и одной ночи». Марокканка, если я правильно понял. Не знаю, что она там делала, но было очень неудачно, что она там стояла и видела меня в саду.

Я несколько раз сглотнул, но горло осталось сухим.

— И тогда?.. — сказал я тихо.

— И тогда, и тогда, и тогда… Такие вещи невозможно объяснить. Типичное НВНМ.

— НВНМ?

— Неудачное время, неудачное место. И все-таки мне до сих пор не по себе. Семьи с детьми, красивые девушки — если нет необходимости, то лучше не надо. Похоже, это здесь.

И «мерседес» повернул на парковку телецентра.

Мне снова вспомнился тот вечер: как по окончании съемки «Миллионера недели» я сначала поискал Ришарда Х. и как в конце концов обнаружил, что серебристого «мерседеса» на парковке больше нет.

Чувствую, что Давид пытается высвободиться из моих объятий, держа его за плечи, смотрю ему в глаза. Хочу сказать еще что-нибудь о том «странном парне» в бассейне на Менорке, стараюсь придумать шутку, в которой обыгрывалось бы выражение «НВНМ», — но только ласково щиплю сына за шею.

— Пойду и заберу для тебя из машины тот диск с «Бешеными псами», — говорю я.

Улица Пифагора в это время пуста — почти пуста, как я вижу, подходя к «чероки», припаркованному прямо напротив входной двери: как раз в этот момент, точно по уговору, из-за угла улицы Коперника появляется та крашеная блондинка с двумя собачонками, похожими на креветок.

Постояв, спиной вперед возвращаюсь к своей двери.

— НВНМ, — шепчу я сквозь зубы, роясь в кухонном ящике возле плиты среди отверток, резинок, батареек и мотков веревки в поисках канцелярского ножа.

После моей заключительной тирады — тогда, почти год назад — эта блондинка больше не отваживалась в человеческое время выводить своих мохнатых ракообразных, чтобы те срали в сквере. Я видел ее то около полуночи, то в предрассветных сумерках — всегда в такое время, когда не мог выскочить на улицу в трусах и футболке.

Я широко шагаю по траве, направляясь к ней; она подтягивает собачонок к себе.

— Я предупреждал тебя в последний раз! — говорю я. — Я советовал иметь при себе номер ветеринарной скорой!

Блондинка ловит ртом воздух; одна из собачонок только что облегчилась и теперь обнюхивает собственные испражнения.

— Здесь играют дети, — говорю я, в глубине души понимая, что это напрасный труд.

В этот момент мне вспоминается рассказ Макса про Вима Кока и Схелто Патейна. Они понятия не имели, где находятся.

— Сейчас же подбери это дерьмо, или будешь выгребать его из своих волос.

По-моему, последняя фраза куда слабее угрозы насчет ветеринарной скорой, и недолго думая я достаю из кармана канцелярский нож.

Задним числом всегда легко говорить, что я совсем ничего не сделал — был слишком труслив для настоящей крови или просто не захотел: не захотел убирать. Так или иначе, я опустил руку с ножом, когда меня позвали из дверей собственного дома.

— Папа!

Сын уже почти вышел на улицу.

Я убрал нож в карман и помахал ему.

— Давид! — крикнул я.

Повернувшись, я увидел, как блондинка идет по траве и тащит ракообразных за собой. Я еще успеваю услышать ее лепет — «Как долго вы тут живете, собственно говоря?» — и переключаю внимание на сына.

— Я возьму тот диск, — говорю я.

Иду по траве к «чероки». Но тут мне в голову приходит другая мысль, и я сворачиваю к входной двери.

— Давид!

— Что?

— Я тут подумал… Макса хоронят через… сейчас посмотрю. Часика через два. Скажи честно, если тебе не хочется. Но может быть, ты пойдешь со мной?

Он смотрит мне в глаза:

— Ну…

— Мне было бы приятно, — говорю я. — Пойти не одному… Пойти вместе с тобой, — добавляю я поспешно.

На лице сына появляется улыбка.

— Хорошо, — говорит он.

Едем по дороге Архимеда через сквер Галилея и въезжаем на Молуккскую улицу. Перед мостом через Обводный канал у меня возникает сильное желание свернуть направо, на набережную Валентейна, и проехать ее всю, до входа во Флевопарк.

Там я мог бы показать Давиду тело Ришарда Х., если предположить, что оно все еще лежит в зарослях. У меня нет оснований предполагать что-либо иное: после событий того раннего утра средства массовой информации сообщили только о ликвидации Макса Г.