– Не дави на меня.

– Что ты! – Бравин, как ребенок, цеплялся за любую возможность, чтобы отсрочить момент, когда Гольцова встанет и уйдет, может быть, даже не прощаясь, как она уходит обычно – уверенная в собственной правоте.

– Прости меня…

– Анна намеренно очень легко коснулась руки Руслана Викентьевича, а он все понял, бедняга, и начал снова уговаривать ее остаться с ним, обещая «никогда, ни при каких обстоятельствах не мешать ее жизни», «просто быть рядом», чтобы «иногда… если, конечно, Анечка это позволит…».

– Это несправедливо, – покачала головой Аня и очень аккуратно высвободила свою руку, словно пытаясь отодвинуть от себя чужое страдание.

– Почему?!

– Потому что «просто быть рядом, чтобы иногда» означает: ты караулишь чужую жизнь. А я хочу, чтобы ты жил своей собственной. Понимаешь, своей! И ты должен эту свою жизнь наладить. Наладить во всех смыслах. Полноценно. Не урывками. С женщиной, которая оценит тебя по достоинству. Не со мной.

Анна хотела еще добавить, почему не с ней, почему с другой. Но побоялась, что эти многословные объяснения превратятся в перечисление бравинских достоинств и возникнет нелепая ситуация, когда ты, с одной стороны, возвеличиваешь человека, а с другой – отказываешь ему в малости. А ведь один шанс – это действительно малость, не могла не признать Гольцова и промолчала. Зато Руслан Викентьевич, внимательно выслушав пространные высказывания Анны Викторовны, просто заметил:

– Нам всегда кажется, что мы лучше знаем, что нужно другому человеку. Когда умерла Катя, все говорили мне: «нужно налаживать личную жизнь», «свято место пусто не бывает», «вон, посмотри, сколько их, незамужних и разведенных». И все крутили пальцем у виска, подозревая меня в патологической привязанности к жене или в боязни женщин. А дело не в этом, в другом – в отсутствии той, возле которой начинает по-другому биться сердце. Или, – он усмехнулся, – ломаться часы. И поэтому, Анна Викторовна, мне лучше знать, на что делать ставку. В моем случае, если «просто быть рядом», – уже хорошо… – Бравин сбился, потер виски и покорно промолвил: – Но вас я понял, настаивать не могу.

На какой-то момент Гольцова почувствовала нечто вроде сожаления – «вас я понял, настаивать не могу». Сначала расстроилась, а потом быстро сообразила, что это – проявление ее женского самолюбия: хотел, звал, а потом – раз, и отступился. И вроде бы появился соблазн вновь пококетничать, но Анна сдержалась и мысленно поблагодарила сама себя за проявленное благоразумие, хотя и на фоне общего безрассудства.

– Я выйду первым, подгоню машину. – Руслан Викентьевич держал слово.

– Не подгоняйте, – отказалась Аня. – Я вызову такси.

– Ох уж мне это такси! – Через силу попытался улыбнуться Бравин и, не переча, вышел из мельниковской квартиры, не переставая удивляться собственной невезучести.

Через пятнадцать минут к подъехавшему такси спустилась Анна, села в машину и, обнаружив, что попала к тому же водителю, что привез ее сюда, надела темные очки и молча уставилась в окно. Ей было неприятно это совпадение, оно привносило в случившееся избыточную, как ей казалось, значимость. Даже возникло ощущение, что «в деле появился новый свидетель». К тому же машина Руслана Викентьевича так и продолжала стоять возле мельниковского дома. «Гонки с преследованием», – мысленно усмехнулась Аня и решила, что на работу не вернется, сразу поедет домой. Интуитивно избегая всего, что так или иначе сейчас могло связать ее с Бравиным, она даже не повернула головы в его сторону, не махнула на прощание, хотя боковым зрением успела зафиксировать, что тот разговаривает по телефону. «Свято место пусто не бывает», – с иронией повторила она уже звучавшую сегодня фразу и закрыла глаза. Так и ехала, пока какая-то невидимая сила не заставила ее обернуться: так и есть, Руслан Викентьевич следовал за нею. Гольцова запаниковала, разом вспомнив и Рыкалина, и травматолога Веретенникова, и ужас, который охватывал ее всякий раз, когда она оказывалась в замкнутом пространстве. «Он что, с ума сошел?!» – возмутилась Анна и хотела было попросить водителя перестроиться в другой ряд, но, представив послужной список Руслана Викентьевича (глава МЧС Алынской области, заместитель губернатора по вопросам общественной безопасности), тут же успокоилась, упрекнув себя в чрезмерной подозрительности.

Догадывайся Бравин о том, какие чувства испытала Аня, обнаружив у себя за спиной агрессивную морду его машины, он наверняка не позволил бы себе ничего подобного. Но понимание того, что эта женщина теперь останется за пределами его жизни, заставило тянуться за нею, чтобы хоть на минуту продлить ощущение приближенности к ней. «Мог бы просто быть рядом…» – периодически повторял Руслан Викентьевич, не реагируя на телефонные звонки. «Проводив» таким образом Анну до дома, Бравин остановился при въезде в арку и, отрешенно глядя в никуда, представил, как она выходит из машины, идет к подъезду, входит в него, поднимается вверх по лестнице. «Дождавшись» того момента, когда Аня должна была открыть дверь собственной квартиры, Руслан Викентьевич приспустил стекло и, с жадностью вдохнув горячий городской воздух, наполненный запахами плавящегося от жары асфальта и выхлопных газов, закашлялся. Торопливо вернув стекло на место, Бравин повернул ключ в замке зажигания, а потом вспомнил, что всю дорогу «разрывался» сотовый. На экране значилось – «Леня. Дом». «Надо же! – удивился Руслан Викентьевич, и внутри мелко задрожала какая-то невидимая жилка родительской радости. – Вспомнил!»

– Здравствуй. – Он незамедлительно набрал номер сына. – Ты мне звонил.

– Маша в больнице, – не здороваясь, тут же выпалил младший Бравин, и голос его дрогнул.

– Что-то серьезное? – напрягся Руслан Викентьевич, которому тут же передалось волнение единственного сына.

– Не знаю. – Леня всхлипнул. – Маша сказала: «Позвони отцу».

– Зачем? – не удержался Бравин.

– Потому что мы одна семья, – с готовностью выпалил сын. И в этой его торопливости чувствовалось «чужое слово», вряд ли он сам мог догадаться про то, что «беременным расстраиваться нельзя», что «обижать беременных грех», что «если просят, беременных нужно сразу прощать, незамедлительно, чтобы тот, кто родится, был здоровым». «Как видно, Машуля с тещей настропалили», – догадался Руслан Викентьевич и поинтересовался:

– А сам-то ты что об этом думаешь?

– О Маше? – запнулся Леня.

– Почему о Маше? О нас с тобой, – Бравин не дал сыну уйти в сторону.

– Ты хочешь, чтобы я перед тобой извинился? – растерялся Леня.

– Я хочу, чтобы ты простил меня, – обезоруживающе попросил Руслан Викентьевич и замер в томительном ожидании, опасаясь, что сын произнесет нечто такое, что поставит под сомнение весь смысл его отцовского существования. «Так, наверное, чувствуют себя дети, от которых отказываются родители», – пронеслось в голове у Бравина. А еще он вспомнил свою одноклассницу по начальной школе, Лину Якушеву, маленькую и тщедушную, последнюю в списке, плачущую всякий раз, когда раздавали новогодние подарки или вручали похвальные грамоты: боялась, что не достанется.