не доверяя чужому народу, живущему внизу, на противоположной стороне Мольдау. Готовые в любую минуту отразить удар, настороженно ощетинясь бастионами, башнями, крепостными стенами, угрюмо нависают Градчаны над городом; здесь, наверху, оружие бряцает во всех воротах и проходных дворах.

Наши лошади медленно поднимаются по круто уходящей вверх улице; на протяжении всего пути нас ощупывают подозрительные взгляды из маленьких, исподлобья глядящих оконцев; уже в третий раз останавливает стража и, узнав, куда мы направляемся, долго и недоверчиво рассматривает императорский пропуск.

Мы выезжаем на широкую площадку, с которой открывается чудесная панорама простершейся внизу под тончайшей серебристой вуалью Праги. А я сам себе кажусь пленником, взирающим на волю сквозь узкое тюремное окно. Здесь, наверху, постоянно ощущаешь на горле чьи-то незримые пальцы, которые контролируют каждый твой вздох. Вершина горы, превращенная в душный застенок! Подернутое дымкой, мреет усталое августовское светило. И вдруг на сероватой, как будто пыльной голубизне неба появляются легкие серебряные штрихи: голубиная стая делает круг — белый, трепещущий лоскуток в неподвижном воздухе — и снова исчезает за башнями Тынского храма. Беззвучно, нереально... Но мне при виде этих белых птиц над Прагой становится как-то легче: серебряная стая — предзнаменование явно доброе. Чуть ниже, на соборе св. Николая, колокол отбивает десятый час; где-то в замке четко и повелительно вторят куранты...

Самое время! Император — фанатик часов, он привык, чтобы на его аудиенции являлись с точностью до секунды, и горе тому, кто окажется непунктуальным! «Еще пятнадцать минут, — мелькает мысль, — и я предстану перед Рудольфом».

Мы уже у цели, улочки здесь, на вершине, не так круты, и можно было бы перейти на рысь, но на каждом шагу преграждают путь алебарды: проверкам не видно конца. И вот под копытами наших лошадей грохочет мост через Олений ров, мы огибаем тихий тенистый парк монарха-затворника. Напоминая своей зеленоватой медной крышей перевернутое килем вверх корабельное днище, перед нами из-за древних дубов

возникает ажурное строение Бельведера. Мы спешиваемся.

Первое, что бросается в глаза, — это каменный барельеф, который тянется вдоль цоколя великолепной аркады, огибающей лоджию дворца. С одной стороны изображен поединок Самсона со львом, с другой — Геракл, который душит Немейского льва. Неудивительно, что именно этим символическим сюжетам доверил император Рудольф самый ответственный пост — охрану входа в свои личные покои: как известно, лев его любимый зверь, он даже приручил огромного берберского льва, который теперь ходит за ним по пятам подобно домашней собачке и, к великому удовольствию своего августейшего повелителя, до смерти пугает приближенных...

Вокруг ни души. Тишина. Неужели нас никто не встречает? Но вот пробило четверть одиннадцатого. И здесь часы!

Открывается простая деревянная дверь, выходит седой слуга и, не говоря ни слова, жестом приглашает нас войти. Возникшие как из-под земли конюшенные уводят наших лошадей.

Мы стоим в длинной, прохладной зале. Дыхание перехватывает от сильного запаха камфоры: это помещение, по сути, является настоящей кунсткамерой. Кругом все заставлено стеклянными ящиками со странным экзотическим содержимым: чучела туземцев в натуральную величину, застывшие в самых невероятных позах, оружие, гигантские звери, всевозможные приборы, индийские и китайские знамена — невозможно охватить взглядом все редкости Старого и Нового Света, собранные здесь.

По знаку нашего провожатого мы останавливаемся; рядом с нами — огромный, поросший волосами орангутанг с сатанинской ухмылкой низколобого черепа. И куда только делся самодовольный кураж Келли! Должно быть, забился под подкладку его мехов, а сам он, робко озираясь, бормочет что-то о злых духах. Я невольно усмехаюсь: этого ярмарочного шута нисколько не страшит собственная совесть — и повергает в ужас набитое трухой чучело обезьяны!

Но вдруг у меня самого леденеет кровь: черный призрак беззвучно появляется из-за витрины с орангутангом. И вот уже невероятно худая высокая фигура стоит перед нами. Пергаментные тощие пальцы беспокойно теребят ветхий черный суконный плащ, поигрывая скрытым в складках оружием, видимо, коротким кинжалом; маленькая птичья голова с бледным лицом, на котором тлеют желтые орлиные глаза; верхняя губа его почти уже беззубого рта аскетично тонка, а вот нижняя — тяжелая, голубоватая — вяло свисает к твердому подбородку. Император!

Взглядом хищной птицы окидывает он нас. И молчит...

Мы медленно опускаемся на колени; он делает вид, что не замечает этого, и, лишь когда мы, смиренно склонив головы, замираем перед ним коленопреклоненные, делает небрежный жест:

— Чепуха! Поднимайтесь, если вы чего-нибудь стоите. А нет, так убирайтесь сразу и не заставляйте меня расходовать понапрасну время!

Таково было приветствие великого Рудольфа. Моя ответная речь составлена загодя, в ней продумано и тщательно отобрано каждое слово, но едва я дошел до упоминания о рекомендательных письмах моей могущественной королевы, как император нетерпеливо прерывает меня:

   — Покажите, что вы умеете! Велеречивыми рекомендациями влиятельных особ я благодаря моим послам сыт по горло. Так вы утверждаете, что у вас есть тинктура?

   — Гораздо больше, ваше величество.

   — Что значит: гораздо больше? — фыркнул Рудольф. — Дерзости у меня не проходят!

   — Покорность, а не высокомерие, подвигла нас искать убежище под сенью мудрости высочайшего адепта...

   — Оставьте праздную лесть! Немногое доверено мне, но и этого достаточно, так что лукавить не советую!

   — Мне, ваше величество, лукавить не к чему, ибо не богатство ищу, но истину.

   — Истину?! — Император закашлялся в злом старческом смехе. — Я что, по-вашему, такой же болван, как Пилат, чтобы толковать с первым встречным об истине? Мне важно одно: у вас есть тинктура?

   — Да, ваше величество.

   — Сюда ее!

Келли выходит вперед. Белый шар из склепа святого Дунстана он носит в кожаном кошельке, спрятанном глубоко под камзолом.

   — Всемогущий монарх просто хочет нас испытать! — грубо и бестактно объявляет он.

   — Это еще что за птица? Никак, ваш лаборант и духовидец?

   — Мой помощник и друг, магистр Келли, — отвечаю я и в глубине души чувствую, что ирония, явственно прозвучавшая в вопросе императора, задела меня за живое.

   — Магистр! Шарлатан ему имя, как я погляжу,— шипит монарх. Мудрый зоркий взгляд коршуна, усталый от зрелища человеческих душ, лишь едва царапнул лекаря. Тот сразу рухнул

на колени, как пойманный с поличным мелкий уличный воришка, и смиренно притих.

— Ваше величество, окажите милость и выслушайте меня! — вступаю я вновь.

Рудольф неожиданно взмахивает рукой. Седой слуга несет жесткое походное кресло. Император садится и слегка кивает мне.

   — Ваше величество спрашивали о тинктуре алхимиков. Она у нас есть, но цель наша — и мы надеемся, что достойны ее, — выше.

   — Что может быть выше Философского камня? — Император недоуменно щелкнул пальцами.

   — Истина, ваше