лежит в больнице. Сейчас здравоохранение ищет всех, кто мог быть с ним в интимных отношениях, так как они тоже могут заболеть.

Настенька не вполне осознала последние слова Юрия. Её внимание остановилось на мысли о гибели Вадима от удара о магнитофон. В сознании сразу, как на экране телевизора проявилась картина: находящийся на ней ухмыляющийся Вадим, её дикая злоба, толчок всеми силами, удар плюхнувшегося тела и внезапная тишина. Да-да, наступила тишина, а до этого, кажется, играла музыка. Может быть, играла, она чётко не помнит, но тишина мёртвая точно появилась. Это ощущение внезапной тишины она никогда не забудет. И потом при откинутой с окна занавеске она, выходя, ясно видела неподвижное тело чуть ли не в сидячем положении. Возможно, под головой и правда был магнитофон? Неужели это она своими руками его убила?

Юра хотел рассказать Настеньке про посещение молодого человека, которому они ничего не сказали об этом вечере, но неожиданно заметил, что девушка его не слышит. Больше того, она вдруг тихо сказала "Извините", и оставив очередь, быстро стала пробираться к выходу. Юрий понимал, что нужно было бы пойти за Настенькой и выяснить в чём дело, но у него был чек на сосиски, и очередь подходила к прилавку. Поколебавшись несколько секунд, он всё же решил тоже выйти и, так же сказав "простите", ринулся к выходу. Однако было поздно. На Горького ни вправо, ни влево её не было видно. Он добежал быстро до угла здания и заглянул в Козицкий переулок – знакомой фигурки там не было. Хотел пробежать в противоположный конец до перехода, но понял, что это уже бесполезно. В Москве люди могли исчезнуть в толпе прямо на глазах, а в переходе с несколькими выходами на Пушкинскую площадь да к двум станциям метро и в часы пик увидеть отошедшего минутой раньше практически нереально. Он повернулся и пошёл по улице Горького к проспекту Маркса, забыв про очередь, задумавшись, чем мог так встревожить девушку, которую почти не знал.

А эта девушка бежала по переходу, стремясь поскорее добраться до квартиры своей подружки Наташи, которая сидела дома, зубря какой-то английский текст. Позвонив длинным звонком в дверь и ворвавшись в комнату, она выронила по пути сумочку и упала на кровать, стоящую посреди комнаты, уткнувшись в подушку и рыдая, что было заметно по трясущимся под рассыпавшимися волосами плечам.

У Наташи была короткая стрижка по мальчика. В отличие от Настеньки она любила косметику, ежедневно наводила брови карандашом, ресницы тушью, губы помадой. Фигурка у неё была чуть поскромнее, чем у подружки, но обтянутая в хорошо облегающие джинсы или лосины, аналогичную курточку и вставленная в высокие в тон брюкам сапоги, она, как магнитом, притягивала к себе взгляды парней, не все из которых могли считаться безнадёжными. Она и сейчас была так одета, не смотря на занятия английским, поскольку собиралась чуть позже "прошаландать", как она любила выражаться, по Арбату. Только сапоги были временно заменены на комнатные тапочки. Но теперь Арбат явно отпадал – её любимая Настенька плакала.

Наташа почувствовала, как от горя подруги у неё самой подступают к глазам слёзы. Она бросилась на постель рядом с Настенькой и, обнимая за плечи, гладя по волосам рукой, стала приговаривать:

– Ну что ты, Настенька, что ты, лапушка? Не надо. Что с тобой? всё будет нормально, не плачь только, а то я тоже сейчас разревусь.

И у неё действительно покатились слёзы из глаз.

– Вот, пожалуйста, – заговорила она обиженным плачущим голосом, – краска потекла. Да что с тобой, Настюха? – Прикрикнула она на продолжающую рыдать Настеньку и поднялась, вытирая слёзы ладонями и размазывая краску по лицу.

Настенька повернула голову и продолжая всхлипывать, улыбнулась сквозь слёзы, спрашивая:

– Ты-то чего плачешь, Натусь?

– Да-а, жалко тебя. Ты плачешь и ничего не говоришь – и Наташа разрыдалась во весь голос, упала снова на кровать и обняла Настеньку. Так они и плакали вместе, успокаивая друг друга, и Настенька рассказывала всё, что случилось с нею и как встретилась только что с Юрой, который обо всём напомнил, и что, оказывается, наверное, Настенька убила человека, хоть и не хотела этого.

Только когда они обе почти совсем успокоились, когда Наташа убедительно пояснила Настеньке, что судьба есть судьба и раз Вадиму назначено было погибнуть, то он и погиб, а Настенька совсем не виновата, тем более, что там на самом деле была драка, как и записано в протоколе.

Настенька не совсем соглашалась с такими доводами, говоря, что драка-то вероятно была, но дважды упасть головой на магнитофон Вадим не мог, а в том, что он упал первый раз при ней, она была почти уверена.

– Между прочим, – добавила Настенька, когда девушки совсем пришли в себя, умылись от слёз и сели в кресла. – Что-то мне Юра говорил ещё про этого Аль-Саида? Подожди-ка. До меня сейчас только начинает доходить. Он сказал, что Аль-Саид в больнице, так как был заражён СПИДом…

И подружки вдруг обе посмотрели друг на друга широко раскрытыми глазами, полными ужаса.

Тишину разорвал Наташин почти шепчущий испуганный голос:

– На-а-стя, ты же была с ним.

У подружек как по команде брызнули из глаз слёзы, и они обе снова зарыдали.

В тот момент девушки ещё не знали, заболела ли Настенька СПИДом, но за окном квартиры разразилась гроза, заливая Москву потоками воды, выливавшейся бесконтрольно из небесных бочек, и она казалась плохим предзнаменованием.

Иные двадцатитрёхлетние люди к этому возрасту успевали занимать положение в обществе, приобретали командные привычки, могли назидательно указывать пожилым людям, что и как делать, смело занимались государственными делами. Но это те, кому выпала доля чуть ли не с малолетства присовокупиться к командно-административной системе и втянуться в неё, рано выходя из романтики детства, чтобы очень скоро высохнуть и увять в ворохах бумажной волокиты. Их мало, чем можно испугать.

Настенька и Наташа давно оформились и выросли физически в молодых женщин, уже даже познали грубую мужскую любовь и скупые ласки, но по-прежнему оставались в глубине души девочками, жаждущими не покоя, но радости вечной любви, не тихой семейной пристани, а кипения страстной неугасаемой жизни. И они испугались, что вдруг это не успеет прийти, как всё кончится. Они боялись, хотя и не знали, что уже к концу этого тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года число больных СПИДом в мире достигнет почти ста тысяч, из которых практически все почти сто тысяч должны будут умереть в течение нескольких лет, ибо не найдено противоядие болезни. Не известно было