её выйти на пять минут, она повела почувствовавшего что-то недоброе преподавателя в одну из немногих свободных в утренние часы аудиторий и, не вдаваясь в подробности, сказала, что пришла попрощаться, так как решила навсегда бросить учёбу, поскольку не верит, что сможет стать хорошим учителем, а научные изыскания в области языка при нынешней меняющейся к худшему обстановке в стране повидимому никому не будут нужны.

Валентина Ивановна была очень эмоциональным человеком и бу-дучи сама всецело поглощена вопросами обучения, проблемами языко-знания, английской литературы и культуры, находясь постоянно в среде себе подобных увлечённых иностранными языками людей, она даже представить не могла, чтобы кто-то кроме самых нерадивых лентяев, проскочивших в институт благодаря чьей-нибудь сильной протекции, считал себя ненужным и желал бы уйти из святилища науки добровольно. Она искренне верила, что здесь в стенах высшего учебного заведения руками учёных педагогов делается будущее страны и, когда в её группе оказалась совершенно бездарная студентка, которая не запоминала ни новые слова и выражения, ни даже самые простые временные категории, но имела очень влиятельную в Москве семью и потому оставалась в институте, то Валентина Ивановна стала умолять эту студентку самостоятельно покинуть институт, говоря ей как можно ласковее и убедительнее:

– Милая вы моя, поймите, что вы не сможете учить детей. Вы же будете их калечить. Вы им испортите жизнь. Ну, разве так можно? Я вас очень прошу, пойдите в другой институт, где после окончания вы не принесёте столько вреда.

– Да я и не собираюсь учить, Валентина Ивановна, – уверяла студентка.– Мне нужен диплом и всё.

– Но это же диплом учителя, – не сдавалась преподаватель. – Я не могу взять на себя ответственность за ваш диплом. Вдруг вы всё-таки пойдёте в школу. Ведь это будет ужас! Нет, я вам никакие оценки ставить не смогу, просто не имею морального права. Идите и жалуйтесь на меня куда хотите.

Студентка была вынуждена перейти в другую группу, а Валентина Ивановна, если встречала её в коридоре, то спрашивала, чистосердечно удивляясь:

– Вы ещё здесь? Ну как же вам не стыдно? Предупреждаю, у меня вы экзамен не сдадите.

Но та студентка так и закончила институт, получив нужный ей диплом, не имея нужных для этого знаний, и Валентина Ивановна только сокрушённо качала головой. И вот вдруг совершенно наоборот, её лучшая студентка, радость и гордость её, говорит, что решила бросить учёбу.

Валентина Ивановна сначала не могла поверить услышанному и так и сказала:

– Нет-нет, этого не может быть. Настенька, ты взрослый человек. Разве такими вещами шутят?

– Но я не шучу, – довольно сухо и резко ответила Настенька. – Я правда так решила и, к сожалению, уже ничего нельзя изменить.

– Да ты заболела, девочка. Это бывает. Пойди, отдохни. Я скажу, что отпустила тебя. А потом приходи, как отдохнёшь, со своей работой. Она же у тебя почти готова.

– Извините, Валентина Ивановна, но я ухожу совсем, – хмуро сказала Настенька, подняв кулачок правой руки к губам. Идя в институт, она была уверена, что справится с собой и не заплачет в разговоре со своим главным препятствием на пути принятия такого решения, но что-то внутри начинало сдавать, и она поняла, что надо уходить.

И тут маленькая женщина, сидящая на стуле без подложенных толстых книг и кажущаяся ещё меньше в большой аудитории, красивая женщина в элегантном чёрном с вышитыми розовыми цветами платье, удачно скрадывающем горб на спине, подняла снизу вверх на Настеньку свои огромные глаза полные слёз и прошептала:

– Что же ты со мной делаешь, девочка?

Валентина Ивановна заплакала, а Настенька, порывисто обняв её,

сказала почти на ухо:

– Простите, Валентина Ивановна, не могу я. Нельзя мне.

И выбежала в коридор.

Тут вдруг её остановил групкомсорг Игорь:

– Настя! Хорошо, что встретил. Пока не началась пара, бегом в комитет комсомола. Я и не знал, что ты у нас комсомолка. Ты что же не сказала. Я взносы с тебя не брал. Нагоняй получил.

– Конечно-конечно, – ответила на ходу Настенька, – взносы великая вещь. Без них обо мне и не вспомнили бы. Но я разберусь, не переживай. – И помчалась к выходу из института.

Быстро пройдя наискосок скверик, характерный для купеческих домов старой Москвы восемнадцатого века, на улице она почти бегом направилась к метро "Парк Культуры", краем глаза заметив, как чуть позади остановились "Жигули" и из передней двери машины вылез человек, в котором было что-то знакомое, но думать об этом было некогда. Настенька спешила домой писать письмо в Ялту Володе. Это письмо, как она думала, должно было разрубить ещё одну нить, связывающую её с прошлым.

Здравствуй, милый Володя!

Возможно, сочинение сегодняшнее получится очень плохим, но прости меня заранее. Жаль, что моё первое и последнее письмо тебе пишется в таком состоянии, когда трудно всё продумать, но не это, пожалуй, самое плохое. Ужасно то, что всё так случилось.

Вах-вах, как, наверное, говорят грузины в таком случае. О чём я только не мечтала в детстве, кем только не хотела быть: и летать на самолётах, как Гризодубова, и умчаться в космос, как Терешкова, и изучать океанские глубины с аквалангом, как Жак Ив Кусто, и делать людям спасительные операции, как Амосов. А позже уже мечтала более реально ездить по странам, как моя старшая сестрица Верочка, рассказывая всем о нашем Советском Союзе, и ещё рожать и воспитывать детей может быть как моя мама, но не двоих, а лучше пятерых или шестерых. Да, такое будущее могло тебя ожидать.

Вот именно мне хотелось прожить жизнь так, как писал Николай Островский, то есть, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. А мне уже больно за то, что произошло. Понимаешь, уже больно!

И ещё я мечтала о настоящей любви. Ещё вчера мечтала.

Когда ты приезжал последний раз, думаю, ты помнишь, как мы поздно вечером поехали к Борисовским озёрам? Там шёл снег. Наверное, был мороз, стояла тишина и мне казалось, что каждая снежинка стучала по обмёрзшим деревьям, отчего у меня и родились стихи, которые дописала потом дома, но не решилась прочитать тебе. Вот они:

Ты слышишь, слышишь, снег стучит

деревьям в щёки, в их ресницы?

Давай немного помолчим.

Быть может, это только снится

и теплота раскрытых губ,

и рук подлунное свеченье,

и этот снежный тихий стук,

щемящий в так сердцебиенью?

Пока снега нам сыплют снежностью,

смешаем белый снег мы с нежностью.

Снега к лицу любой невесте…

Смешаем жар и холод вместе.

Снежинки падают под арку.

Снежинки падают в