– Ну как бы выразиться, – лукаво ухмыляется она, – не все ответчики на суде придерживаются той же версии, что изложили в полицейском участке. Где часто говорят вещи, находясь под серьезным давлением, и совсем не те, что хотели бы сказать. Понимаете? Я имею в виду, что, с одной стороны, у нас есть заявление, что вы наблюдали убийство покойной. А с другой стороны, факт, что, по вашим словам, вы впервые оказались в том доме лишь несколько недель назад. Так что можно взглянуть на это так, что у вас с полицией возникло недопонимание. Вы говорите про разное.

Ерзаю на стуле. На мне одежда, в которой я спал, пусть я и постирал ее потом в общественном туалете. Выглядит это следующим образом: я беру носок и тщательно тру его в горячей воде с мылом. Потом, пока он еще мокрый, обтираюсь им как влажным платком, а затем сушу в сушилке для рук. Однако грязная одежда даже на чистой коже причиняет мне дискомфорт.

– Но, как уже говорила Джен, я думаю, что был там. В восемьдесят девятом то есть. Грейс дала мне ключ. Уверен, так и было. Наверняка я там был. Наверняка это ее убивали у меня на глазах.

Она кладет ручку за ухо и бросает взгляд на Джен, которая тут же проворно его ловит.

– Простите за прямоту, мистер Шют. Но вы не слишком уверенно звучите. А что, если, подумав, вы решите, что на самом деле не видели, как убивали мисс Макинтош. А что, если все эти годы неприкаянной жизни, скажем так, несколько притупили вашу память? Я к тому, что не так уж редко люди под стрессом становятся восприимчивы к навязыванию им чужого мнения. Вы можете быть уверены в том, что этот офицер, детектив-инспектор Конвэй, не воспользовался вашей восприимчивостью?

Джен роняет голову на грудь, приготовившись к тому, что случится следом.

– Я не восприимчивый, миссис Хан. Это был я. Я был там. Я не убивал ее, я видел, как ее убили.

Назрин откидывается назад и выдыхает.

– И вот с этим мы пойдем туда? – спрашивает она скорее у Джен, чем у меня.

– С этим и пойдем, – говорю я и добавляю: – Но у меня есть еще кое-какая информация.

Собираюсь залезть в карман пальто, но меня останавливают.

– Забудьте об этом сейчас, – просит Назрин. – Почему бы вам не рассказать для начала все, что помните о той ночи?

Она берет ручку и готовится записывать за мной в своем мягком синем блокноте.

Рассказываю ей, как дверь оказалась не заперта, и потом шаг за шагом повторяю все то же, что говорил полиции про квартиру Эбади. К нюансам драмы Назрин остается глуха. Но при этом хищно, как ястреб, выслеживающий мышь, охотится за подробностями.

– Опишите его. Все, что можете вспомнить. Что вы видели? Что было на нем? Что было на ней? Где они стояли или сидели? Что было у него в руке? Где они были, когда начался спор? Где именно? Что играло по радио?

– Это был проигрыватель, – поправляю я.

Хочется рассказать ей, что, как мне кажется, я знаю его, убийцу, что знаю про него кое-что. Но не могу. Не могу рассказать ей, что случилось с деньгами. Но о том, как Грейс сама дала их мне – могу. Запускаю руку в карман, чтобы достать письмо, но Назрин останавливает меня:

– Хорошо, проигрыватель. Вы видели, кто поменял пластинку или выключил его?

– Его не то чтобы выключили. Он, этот парень, взял пластинку и швырнул ее о стену. Она разломилась надвое, – говорю я, доставая письмо.

– Откуда вы это знаете? – вдруг насторожилась она.

– Потому что слышал.

– Слышали, как она разломилась?

– Да.

– Надвое? На две части?

– Да, а что? – Я озадачен тем, что, судя по всему, скрывается за этим вопросом.

– Надвое, – поясняет Джен. – Вы не могли слышать, как она разломилась надвое.

Закатываю глаза.

– Ну, значит, я видел. А в чем разница?

– Где она была, когда вы ее потом увидели? – не успокаивается Назрин.

– Я не знаю. Думаю, на полу. Да, на полу. Думаю, в итоге она оказалась где-то у окна.

– А конверт? Вы его видели? – тут же уточняет она.

Закрываю глаза и пытаюсь настроить фокус на эти воспоминания.

– Может, на диване. Да, он прислонился к дивану.

Назрин бросает взгляд на Джен и, открыв ноутбук, жестом просит подойти.

– Посмотри на фото с места преступления, которые они подгрузили в цифровой каталог.

Джен заглядывает через плечо Назрин, и видно, как ее накрывает осознание.

– Именно там, где он сказал, – бормочет Джен.

– Похоже, он и правда был там, – резюмирует Назрин.

– Это я вам и пытаюсь втолковать, – говорю я.

– Но постойте, я не вижу самой пластинки. Есть ли фотографии той части комнаты, что ближе к окнам? – спрашивает Джен.

– Нет, только эти. – Назрин показывает на экран. – Ладно, Джен, можешь направить запрос в прокуратуру, пожалуйста? Скажи, мы хотим провести экспертизу отпечатков пальцев на конверте от пластинки и сравнить их с отпечатками нашего клиента, взятыми при аресте.

Джен кивает.

– И саму пластинку тоже. Предположу, что она хранится у них где-то как вещдок.

Джен делает пометку и снова смотрит на экран.

– Подожди, – вдруг она что-то замечает, – увеличь вот здесь. Не кусок ли это пластинки? Похоже на то.

Назрин щурится, затем кивает.

– Возможно, ты права, Джен. Острый взгляд. – Она поворачивается ко мне. – Мы сделаем все возможное, чтобы раздобыть информацию у Короны. Но вы должны знать, что по состоянию на текущий момент мы даже не представляем, какие именно вещдоки они сохранили. Изначально полиция не считала это убийством. Части квартиры сфотографировали, чтобы установить причину смерти. Но мы понятия не имеем, сколько в итоге у них сейчас вещдоков.

– Но как такое возможно? Разве не на вещдоки полагаются они в этом деле? Ну, чтобы доказать, что я был там. ДНК, отпечатки и все такое.

Назрин сплетает пальцы, и ее красные полированные ногти выстраиваются в ровный ряд.

– Нет, мистер Шют. Совсем не так. Для них доказательство вашего присутствия на месте преступления – исключительно ваши собственные заявления на допросе. Если – я подчеркну, если – у них еще остаются какие-то вещи из комнаты, они могли бы снять с них отпечатки, но вот о ДНК не может быть и речи. Если они не сделали этого тогда – а по правде сказать, в то время даже не для всех преступлений проводили ДНК-экспертизу, – то сейчас образцы в любом случае были бы непригодны. И это еще при условии, что они их как следует хранили.

– Тогда почему мы запрашиваем у них