— А это уж тебе решать.

Лукас задумчиво потёр подбородок. Что ж, это возможно… Граф Алектио подсунул обманку королю — мы подсунем обманку графу. Может получиться… Во всяком случае, для Марвина это шанс.

И Лукас не мог лишить его этого шанса. Не теперь. Слишком далеко всё зашло. Лукас понял это, когда Марвин к нему не пришёл. Он прождал двое суток. Бесполезно. И значило это только одно: Балендорский Шенок всё-таки чему-то учится. И копит силы. Лукас чуял, что ждать осталось недолго. Он не мог допустить, чтобы всё оборвалось теперь, когда он почти вырастил себе противника, ради предвкушения схватки с которым стоит жить.

Потому что ради чего ещё, если не ради этого?

— Есть одна кандидатура, — проговорил Лукас, наблюдая игру света на поверхности золотистой винной плёнки. — Думаю, ты её знаешь. Милла Уэррик, более известная в определённых кругах как Рысь.

Дерек слабо улыбнулся. Он казался слегка растерянным — и Лукас много бы дал, чтобы узнать, играет ли он и на этот раз.

— Ты же говорил… — начал Дерек.

— Знаю, — оборвал его Лукас. — Говорил. И что из того?

Дерек опустил голову, словно признавая своё поражение. Учитывая то, что он всё-таки загнал Лукаса в угол, это выглядело как утончённая издёвка.

— Воля твоя. Ты знаешь, где она?

— Уверен, ты без труда это выяснишь. Я напишу ей письмо, пусть твои люди ей передадут.

— Почему ты уверен, что она согласится?

— А почему ты был уверен, что я соглашусь?

— Я не был уверен.

— Ох, Дерек…

В последних словах досада прозвучала слишком явно. Они оба это почувствовали — и Дерек смутился. Как хотелось бы верить, что в нём остались хоть крупицы чего-то, напоминающего совесть, подумал Лукас. Впрочем, не ему уповать на это.

— Тогда не будем терять времени, — сказал Дерек, вставая и дёргая шнур у двери. — Напишешь ей прямо сейчас.

Лукас только кивнул.

Вошла всё та же месстрес-служанка, выслушала приказ, глядя в пол. Вернулась очень быстро — из благородной дамы получилась расторопная прислуга. Ставя перед Лукасом чернильницу, она словно бы невзначай коснулась отверстия. На тонком пальце осталось маленькое чёрное пятнышко. Лукас задержал на нём взгляд, чувствуя, как нестерпимо хочется скользнуть глазами выше: по кисти, предплечью… Платье было с короткими, до локтя, рукавами, а у месстрес Селест из Наворна были на редкость красивые руки. Да и вообще — вся она производила впечатление редкости. А за диковинки цена обычно особенно высока…

Лукас взял перо, так и не подняв взгляд. Он слышал, как она вышла, но не шевельнулся. Пока они ждали служанку, Дерек молчал, словно давая Лукасу время обдумать письмо. Лукас и обдумал: это его не затруднило. Он редко писал Рыси, и всегда одними и те же словами.

Закончив, он запечатал письмо. Дерек немедленно передал его — уже не служанке, а караульному патрицианцу. Распоряжения он отдавал, стоя у самой двери, так тихо, что Лукас не расслышал. Впрочем, он был уверен, что Дерек знает, где сейчас находится Рысь, и следит за ней не менее пристально, чем за самим Лукасом. Эта мысль была едва ли не первой приятной мыслью за весь вечер — хотя бы в чём-то Дерек ошибался, придавая ему куда больше значения, чем следовало.

— Я правда рад, что мы поладили, — сказал Дерек, когда они снова остались вдвоём.

— А я пока не знаю, рад ли. Посмотрим. Дерек, ещё одно…

— Да? — охотно откликнулся тот. Лукаса снова кольнуло неприятным ощущением, что он продался куда дешевле, чем мог бы, и Дерек понимает это лучше, чем он сам.

— Если возможно, пусть Петера Локрида оставят в покое. Я не думаю, что он станет болтать. Да и Марвин наверняка не сказал ему ничего важного.

Дерек взглянул на него долгим, задумчивым взглядом — словно хотел спросить что-то, но так и не спросил. Только кивнул:

— Хорошо, Лукас. Я прослежу.

— Спасибо. А теперь, — Лукас взялся за кувшин, — давай всё-таки выдуем это пойло. Оно того воистину стоит.

Так далеко на север Марвин никогда прежде не забирался. В последнюю войну он, как и остальные войска короля, дошёл лишь до Уоттерино. Дальше начинались земли, принадлежащие непосредственно герцогине Пальмеронской. Прошлой осенью они выжгли там всё, оставив чёрные проплешины на земле, тронутой тонкой пеленой первого снега. Те из бунтовщиков, кто уцелел в последней битве, бежали на север. Их было велено не преследовать — король решил проявить великодушие, втайне, видимо, рассчитывая, что кто-нибудь из заочно помилованных выдаст его сестру. Впрочем, в таком случае ему вряд ли стоило раздавать их земли своим вассалам. Как бы там ни было, дальше на север они тогда не пошли, и большинство соратников Марвина были этому рады. Никому не хотелось встретить зиму на Запястье, не говоря уж о Длани. Но сейчас путь Марвина лежал на север, он и шёл на север. Так далеко, как никогда прежде.

Через день после того, как он миновал Уоттерино (город оправился от штурма и вполне безболезненно переживал зиму), начались леса. Объехать их не было никакой возможности: за Уоттерино ещё в начале зимы с гор сошла лавина, перекрывшая единственную дорогу. И теперь Марвин понимал, почему королевские войска прошлой осенью не двинулись дальше на север: в дремучих чащобах здешних лесов было легко прятаться разрозненным группам, армия же увязла бы в них намертво. Это оказались бы глупые и ненужные потери. Одинокому всаднику, пробиравшемуся буреломами, терять было нечего, кроме собственной жизни и жизни своего коня, и временами Марвину казалось, что пешим он прошёл бы здесь легче. Не приходилось бы то и дело останавливаться и прорубать проход в сплетающихся ветвях. Дорога? Да какая к бесам здесь дорога — так, звериные тропы, и те напрочь замело. Возможно, летом леса выглядели приветливее, да только у Марвина не было времени ждать до лета. Уж Мессера-то точно не станет до той поры отсиживаться в Мекмиллене. По правде говоря, Марвин сомневался, что она вообще до сих пор там.

Мекмиллен… бесы бы его побрали. В Уоттерино Марвину сказали, что езды туда по нынешней погоде — на два дня; шёл уже четвёртый, а лес всё не кончался. И ведь с погодой Марвину, по словам местных, повезло: уже неделю стояли ясные дни, без ветра, без метели. Снег, устилавший равнину, слепил глаза, а под сенью деревьев отливал синевой. Навалило его здесь порядочно, стоявший в последние недели мороз превратил бесконечные сугробы в огромные, сверкающие на солнце валуны. Марвин прямо-таки ждал, что вот-вот его кобыла ступит в яму и сломает ногу. Но норовистая Ольвен шла ровно, ступала чутко, словно наперёд зная, где снег смёрзся достаточно, а где провалится под её копытом, и до сих пор Марвину не в чем было её упрекнуть — не считая того, что она по-прежнему предпочитала слушаться собственных капризов больше, чем его приказов. Само собой, при таком раскладе Марвин вспоминал королеву чуть не по десять раз на дню. И мысли эти приятными не были, тем более что кругом оставались всё стволы, сучья да коряги, укрытые нависающими шапками снега, и никакого просвета за сплетающейся чёрно-белой чащей.