– Заделаем? – мечтательно шепчет Сема.

– Погоди.

На витрине конфеты – «Золотой ключик», «Петушок», «Красная Шапочка»…

– Заделаем?

– Погоди, – шепчу я.

Выбираю «Красную Шапочку» и тихонько отодвигаю стеклышко.

– Атас! – отдергиваю руку и замираю.

– Ну, и конек же ты, – смеется Сема, – ну, и конек!

– Сволочь, – шепчу я Семе, – гадина… – и снова отодвигаю стеклышко.

«Красная Шапочка». Я хватаю ее за фантик и оборачиваюсь. Роняю. Снова оборачиваюсь. Снова хватаю.

– Атас, – еще раз шепчет Сема и исчезает.

Кто я теперь? Теперь я вор. Теперь я не какой-нибудь там фраер. Теперь я жиган Толик по кличке Сундук.

– Ну, что, конек, заделал? – улыбается Сема и протягивает руку. – Где «Красная Шапочка»?

– Где? А вот где! – и прямо с фантиком запихиваю «Красную Шапочку» в рот.

Сема разворачивается и бьет.

Я бросаюсь на Сему и начинаю его душить. Потом валю. Потом начинаю стучать Семиной головой об асфальт. При каждом ударе об асфальт Семина голова издает металлический звон…

Потом я открываю глаза и слышу куранты. Мне пора в музыкальную школу.

Я подхожу к стойке и, расстегнув пальто, смотрю на тетю Зину. У тети Зины на коленях клубок. И в каждой руке по спице. Как у нас во дворе на лавочке. Только на лавочке сидит лифтерша, а тетя Зина сидит в гардеробе на стуле.

На каждый класс приходится по сорок номерков, и вот уже, наверно, полгода, как мы в них играем.

Первый урок начинается в половине девятого, и, пока тетя Зина не откроет ключом дверь, мы ее ждем на морозе прямо на ступеньках. И к восьми часам уже всегда стоит очередь.

По правилам игры сначала сверяется первая цифра.

– Ваш номерок! – выбираешь себе кого-нибудь поплюгавее, и тот, кого ты взял на прицел, обязан тебе ее открыть.

У него первая цифра – два. А у тебя – три. И тот, у кого два, подставляет тебе для шелобана свой лоб.

Потом сверяется и вторая… И если у тебя номер 39, то тебе даже не страшен и сам Лиса.

Но еще во второй четверти Лиса 39-й номер потерял. И потом пришел к тете Зине и сознался. И теперь он даже и не знает, что ему делать. И тетя Зина его пожалела и вешает ему без номерка. Зато теперь у Лисы в кармане всегда 39-й.

Лиса у нас в классе самый сильный, и когда поднимаешься по лестнице на третий этаж, то как будто контролер проверяет у каждого билет. И если раньше играли все, то теперь играет один Лиса, а все остальные борются за право получить от него хотя бы на шелобан меньше. А если есть желание вытряхнуть карман, то за каждый свой непробитый шелобан Лиса снимает десять копеек.

Можно, конечно, прийти вообще без пальто, а кепку или ушанку засунуть в портфель. Но Лиса за этим следит строго, и за сокрытие верхней одежды, помимо двух нулей, грозит дополнительный штраф. А за обнаруженный в портфеле головной убор еще и выкуп.

Я поворачиваю голову и смотрю на часы. Часы висят над лестницей. На стрелках 17 минут.

Девятки, восьмерки и семерки уже давно прошли. Шестерки с пятерками – тоже. Сейчас потянутся четверки и тройки. А перед самым звонком – двойки и единицы… А мне уже спешить некуда.

Я снимаю пальто и теперь смотрю на номерок. Я на него нацелился уже, наверно, месяц тому назад. И все не хватало пороху. Но вот сегодня, наконец-то, взял на мушку. Осталось только выстрелить.

Этот номерок всегда висит на отшибе, и его никто никогда не берет. Но для меня дело тут совсем не в цифре ноль, хотя, конечно, никому не светит ходить с размалеванным лбом. Все дело в завораживающей цифре четыре. И если даже только подумать, что ты закручиваешь хотя бы один шелобан, зато самому Лисе, то от одной этой мысли кругом идет голова. И в последние дни я иногда даже просыпаюсь ночью и, натянув школьную форму, все перед зеркалом тренируюсь – из какого кармана мужественнее этот номер вытаскивать: из гимнастерки или из штанов?

Тетя Зина откладывает спицы и протягивает мой последний патрон. В кино идет «41-й». А у меня теперь будет 40-й.

Я поднимаюсь по ступенькам – и как будто мне прыгать на заднем дворе с карниза. Сейчас разбегусь – и полечу…

– Ваш номерок… – ласково шепчет Лиса и, напоминая Бабона, поигрывает желваками скул…

Осталось собрать всю силу воли в средний палец – и отомстить за всех «униженных и оскорбленных». Потом закрыть глаза и с чувством выполненного долга подставить свой лоб. Пускай, сука, бьет!

Но вместо этого рука вдруг почему-то предательски тянется к пистону, где уже заранее приготовлен рубль.

Сейчас отстегну, и Лиса мне даст 10 копеек сдачи. И, совсем позабыв про карманы, я суетливо разжимаю кулак…

Лиса смотрит на первую цифру и в замешательстве даже открывает пасть: вот это, думает, номер…

Но, унюхав в моем пистоне рубль, сразу же успокаивается.

Я протягиваю Лисе рубль и дрожащим пальцем дотрагиваюсь до его морды…

Наверно, сейчас похвалит – какой все-таки я сообразительный: накормил и барана, и волка.

Теперь смотрит на рубль и, немного подумав, засовывает его себе за пазуху. И вместо десяти копеек сдачи оттягивает мне по полной программе все девять шелобанов.

По русскому задали выучить стишок:

Плохо человеку, когда он один.

Горе одному,

один не воин —

каждый дюжий

ему господин. И

И даже слабые,

если двое.

Оказывается, Маяковский.

И мы с Витожкой решили это проверить, и на последнем уроке я посылаю Лисе такую записку:

«Вит я, мы с Юликом горим желанием с тобой стыкнуться. Только нас будет двое, а ты – один. И если ты согласен, то ждем тебя за помойкой. Толя Киновер».

Мы думали, что Лиса сразу же испугается, но он почему-то даже обрадовался. И, помимо нашего класса, на поединок сбежался еще чуть ли не весь 4-й «Б». Сначала Лиса отлупил Витожку. Лиса разбил ему нос. А я в это время стою и смотрю. А потом разбил нос и мне. И на этом наш бой закончился.

Старшего брата Кольки Лахтикова прозвали Башмак. Пришел он как-то раз в обувной, свои-то ботинки снял, а в новых (наверно, впопыхах перепутал) ушел. И на несколько лет пропал. Но прозвище осталось.

А на первом этаже жил Басурман, ему всегда били стекла. Или привяжут к веревке камень и давай раскачивать: камень по стеклу тюкает, и Басурман нервничает, у него окно прямо под пожарной лестницей. Все уже давно на крыше, а я все стою и смотрю.