Джулиан молча усмехнулся. Найтридж, очевидно, уже готовил свою речь в суде.

– Как ты вообще оцениваешь шансы графини? – спросил Джулиан, хотя не был уверен, хочет ли он услышать ответ на этот вопрос.

– Подобные процессы обычно очень привлекают внимание публики. Газеты начинают формировать общественное мнение задолго до суда, и у большинства, как правило, к этому дню уже складывается определенный настрой. То, что ты сейчас держишься подальше от Пен, неглупо с твоей стороны, но, боюсь, что-то кардинально изменить уже нельзя. Мнение совета – слишком влиятельная штука, старик. Судьи ведь тоже работают на публику. Истина на самом деле никому не нужна.

– Короче, приятель, ты считаешь, что дело плохо, – невесело подытожил Джулиан.

– Видишь ли, – Найтридж пожал плечами, – если бы речь шла о какой-нибудь неизвестной женщине без роду и племени, я бы защитил ее в два счета. А тут графиня. Да еще твой роман с ней на глазах у всего света пришелся как нельзя «кстати». Картина всем ясна: твоя красотка хотела избавиться от мужа, и... Короче, помочь нам может только чудо.

Джулиан глубоко вздохнул. Он-то шел на встречу с Натаниэлем в надежде, что тот скажет что-нибудь утешительное, хотя в глубине души понимал, что надежда эта очень слаба.

В мыслях у Джулиана начали возникать мрачные картины: Пен в доме Леклера, со страхом ожидающая своей участи... допрос... арест... Пен в тюремной камере...

Джулиан вдруг остро почувствовал ее страх, так остро, словно у них была одна душа на двоих.

– Прости меня, Джулиан, – пробормотал Найтридж, – что мне нечего сказать тебе в утешение. Я бы мог почитать тебе какие-нибудь стихи, но это, разумеется, не поможет...

Джулиан саркастически улыбнулся, но улыбка вдруг тотчас же сошла с его лица. Неожиданная идея пришла ему в голову.

Поэзия может ему помочь. И Джулиан знал как.

Войдя в кабинет Джулиана, Леклер, ни слова не говоря, сразу же прошел к бару, налил себе бокал портвейна и опустился в кресло у камина рядом с хозяином кабинета.

Таким разбитым и уставшим он Леклера еще не видел. Казалось, глубокая складка, образовавшаяся на лбу, останется навсегда.

– Полиция – ослы! – без предисловий начал Леклер. – И где только набирают таких идиотов? Особенно этот Лавджой. Должно быть, он состоял на тайной службе у графа и теперь потерял работу. С чего бы иначе он так обвиняет теперь Пен?

– Кстати, как держится Пен? – спросил Джулиан.

– Между прочим, очень бодро! Пожалуй, даже бодрее, чем я. Честно говоря, я чертовски устал? Больше всего меня убивает то, что ее ожидает ужасное будущее. И я ума не приложу, чем ей помочь.

Джулиан отложил в сторону книгу, которую читал до прихода Леклера.

– У меня есть одна идея, как ей помочь, – сказал он.

– Серьезно? За этим ты меня нашел? Говори же? Ради Пен я готов на все.

– Даже на то, чтобы совершить нечто непорядочное? – прищурился Джулиан.

– К черту порядочность! Речь идет о свободе моей сестры! Что у тебя за план? Говори же!

– План, в сущности, очень прост: вместо Пен в тюрьму сядет другой человек.

– Кто именно? Никто ведь не знает, кто на самом деле убил графа. Даже Найтрйдж теряется в догадках.

– Видишь ли, Верджил, – начал Джулиан, – дело в том, что в ту роковую ночь я не сразу пошел домой после клуба. Но и к Пен я не пошел. Часа с два я просто бродил по улицам. Никто меня не видел. Где я был? Это известно только Богу и мне. А потом я пришел к Пен. Твой дворецкий может подтвердить, в каком именно часу.

Взгляд Леклера стал совсем мрачным. Он долго молча глядел в камин.

– Нет, Джулиан, – заговорил он наконец, – воля твоя, я не могу это сделать! Не позволю, чтобы ты жертвовал собой!

– Ты уверен, что я действительно жертвую собой? Леклер кинул на него быстрый взгляд.

Джулиану потребовалось огромное усилие, чтобы в его глазах Леклер не смог ничего прочитать. Повисла долгая, напряженная тишина.

– Леклер, – произнес Джулиан, – здесь в столе ты найдешь бумаги, написанные моей рукой. Просмотри, что в них. Возможно, ты и сам заподозришь меня в убийстве графа!

Он поднялся с кресла.

– Черт побери, Джулиан, – взорвался Леклер, – неужели ты и впрямь хочешь, чтобы я…

– Именно этого я и хочу, Леклер.

– Но это же...

– Непорядочно? А кто сам только что сказал: «К черту порядочность!»?

– Я не имел в виду тебя! Ты все-таки мой друг, и я ни на мгновение не верю, что это сделал ты!

–Ты уверен в этом? А если тебе мешает наша дружба, что ж ... с этой минуты можешь считать, что мы больше не друзья. Леклер молча уставился на него. Не дожидаясь его ответа, Джулиан вышел.

Через час он, однако, вернулся в кабинет.

Леклер сидел за столом, что-то читая. Перед ним лежало множество бумаг: одни в беспорядке, другие сложенные в стопку. Очевидно, он специально отобрал их.

Подняв глаза на вошедшего Джулиана, он отложил бумагу и откинулся в кресле.

– Здесь есть очень старые, – сказал он.

– Да, – кивнул Джулиан.

– Я, разумеется, нашел те, где ты строишь планы убить Глазбери. – Он указал на отдельно лежащую стопку. – Точнее, не убить, а вызвать на дуэль или что-то в этом роде.

– Что ж, – отрешенно проговорил Джулиан, – полагаю, этого будет достаточно. А впрочем, на всякий случай возьми все. Чем полнее будет моя история, тем меньше у них будет подозрений, что я просто решил спасти Пен, заменив ее собой.

Леклер кинул взгляд на бумагу, которую только что читал.

– Черт побери, Джулиан! Ведь когда ты написал эту поэму, тебе было всего лет шестнадцать! А эти письма... я даже не понял, когда ты их писал.

– Разве?

– Скорее всего тогда же. Я что-то такое припоминаю. Кажется, Милтон упоминал тогда, много лет назад, что ты неравнодушен к Пен. Но, честно говоря, я думал, что это было юношеское увлечение и теперь уже давно прошло.

Леклер посмотрел на него с нескрываемым удивлением.

– Я сам тогда думал, что увлечение не так уж и сильно, с годами пройдет. Более того, я хотел, чтобы оно прошло! Надеялся, пытался заставить себя разлюбить ее. Все впустую! Ты, должно быть, считаешь меня идиотом.

– Господь с тобой, нет! Я просто поражен, столько лет ты был верен одной любви.

– Возьми эти бумаги, Леклер. Полагаю, они будут достаточным доказательством. Да плюс свидетельства о моем резком разговоре с графом в клубе и о том, что после клуба я два часа был неизвестно где. Можно сказать, я сам облегчаю работу полиции.