никого на целом свете. Поплавок нырял беззвучно, караси ошарашенно замирали в воздухе — и даже потом, на кукане, не дергались, не плескались, словно никак не могли прийти в себя. Лишь снятая с крючка касатка время от времени, да и то робко, поскрипывала плавниками на дне лодки. Однажды кукан у него уплыл: колышек оказался воткнутым ненадежно — и он, в чем был, бросился в воду. Караси ускользали из рук, уходили вглубь, он прочно зацепился за корягу, перепуганный, вынырнул, отодрав клок от штанины, нырнул снова — но кукана не нашел. И навзрыд плакал потом на берегу. Странное дело: он наловил в тот день еще очень много, на уху и жареху требовалось дома чуть-чуть, все, в основном, шло свинье — но этот кукан почему-то было жалко до сих пор.

Любимые места в Кривой протоке представились Александру Ивановичу каким-то заповедным, нетронутым краем: те же заливы, где на затопленной траве играла и нежилась в период нереста рыба, те же душистые, в липах, сопки, куда, под обрывы, уходила рыба потом, те же песчаные косы, с которых хорошо клевало уже под осень, на закидушки, — и ему вдруг показалось невероятным, что, став взрослым, в сущности, по-настоящему так и не побывал там. То, в молодости, ездил по разным туристским маршрутам в стране и за границей, то, позже, лечился в санаториях. Раза два или три он пытался провести отпуск у себя в городе, дома — но ничего не получалось: звонили без конца и, наконец, отозвали на работу совсем. Мать часто приезжала к ним сюда, гостила порой целыми зимами, увозила с собой внуков. За внуками он летал сам, летал еще на похороны отца — но задерживался в родных местах не больше четырех-пяти дней.

«А что, если взять и катануть туда сейчас, а? — пронеслось у него. — На весь месяц, а?! Погостить у мамы, отдохнуть…»

Александр Иванович даже блаженно зажмурился от этой мысли: целый месяц без забот и хлопот, с рыбалкой,

С охотой и, главное, с хорошим, крепким сном под убаюкивающее тиканье старых-престарых домашних часов-ходиков.

Но он тут же вспомнил Валеру — его молодость, неопытность. Тот наверняка растерялся бы, узнав, что его бросают в такое время. Ведь одно дело просто подкидывать идеи, а другое — когда за эти твои идеи с тебя же и спрашивать будут. И Александру Ивановичу показалось жестоким, если бы он так поступил.

«А вообще-то неплохо бы… — все же мстительно подумал он. — Так бы сразу и отбил у него охоту подставлять чужие бока…»

III

Этот карьер стоил ему крови и нервов. Он, как та курочка из сказки, где петушок подавился зернышком, обегал, убеждая, ругаясь, клянча, без малого сотню инстанций, пока не выбил, наконец, горный отвод на сопку. Цепочка в итоге сложилась такая: он отгрузил мебельной фабрике внефондовый щебень на благоустроительные работы, мебельная фабрика изыскала колхозу наряд на кресла для зрительного зала Дворца культуры, а колхоз уже уступил за тот наряд управлению сопку. Эти операции совпадали, как нарочно, с просьбой министерства помочь щебнем дорожникам на севере — и Александр Иванович вынужден был северянам отказать. Он даже подключал облисполком — основного своего заказчика: доказывал вместе с Василием Андреевичем, зампредом, что и тут нехватка материалов. Однако обменные концы спрятать не удалось, и, когда главковский ревизор выявил «отданный дяде» щебень, — Александра Ивановича потянули с отчетом на коллегию.

Министерский куратор, в сущности еще мальчишка, вчерашний выпускник вуза, — не знавший наверняка, с какого бока подойти к укладке дороги, но щедро сыпавший цитатами из последних правительственных постановлений, — требовал освободить Александра Ивановича от занимаемой должности.

— Я ничего для себя не крал, — едва сдерживаясь, объяснялся Александр Иванович. — У меня упал план, а соответственно упали и прибыль, и разные льготы — и я обязан был позаботиться о завтрашнем дне управления. Мне, между прочим, за это и платят деньги.

Он надумал тогда оттяпать большой участок у межобластного управления, тянувшего трассу чуть ли не через всю Сибирь. Щебень межобластники завозили издалека, стоимость работ у них оказывалась высокой — и Александр Иванович играл именно на этом: заимев рядом с дорогой карьер, предлагал заказчику сделать все намного дешевле и оперативнее.

В министерстве его поняли, но выговор все-таки влепили. Межобластники потом жаловались на него — у них тоже затрещал план, несколько раз вызывали его в головной арбитраж… Короче, карьер, наверное, и подготовил его к инфаркту.

Сопочка была безлесая, в зеленой травке, с небольшими — то там, то там — голыми выступами скальных пород. Трудно было поверить, глядя на эти рыжие выступы, что те блестящие, разных цветов и причудливых рисунков пластины, которые демонстрировал вчера Валера, выделаны из них. Сопочка наполовину была вскрыта: бульдозер полосами, сверху вниз, содрал с нее слои дерна, черным, по кругу, валом оконтурив ее вершину, отчего издали казалось, будто на вершину надета светло-коричневая, под цвет глины, гигантская шапка.

Сопочка, подпертая с одной стороны бесконечным, с редкими околками, полем, а с другой — рекой, стеной перегораживала дорогу, каменисто обрываясь передней и крутым склоном уходя под воду. Склон был удобным для установки бункера — ни поднимать на специальные опоры, ни сооружать особых площадок: машины легко и быстро подныривали под него — знай только загружайся да и гони к трассе. И обе передвижные дробилки, ракетными каркасами уже поднявшие к небу свои транспортеры, прилегли к сопочке так, точно вечно тут и стояли — ничему не мешая, одна возле другой, без зазоров, только прилепившиеся. Даже для участкового домика, нарядно оранжевого, просторного, нашлось хорошее место здесь, прямо над водой, в стороне от розы ветров, от производственной пыли.

И чем больше достоинств сопочки бросалось сейчас в глаза Александру Ивановичу, тем яростнее сопел и ворочался он — отчего Михаил Петрович еще ниже склонялся к рулю и сосредоточенно всматривался в полотно дороги.

«А этот… — с неприязнью заметил Александр Иванович выходящего из подсобки Валеру, — так легко и просто распоряжается: отдайте…»

Валера остановился на крыльце, сосредоточенно перекатывая что-то носком туфли и изредка взглядывая на подъезжавшую машину. Был он немного сутуловат, тонкошеий, коротко, под ежа, острижен — отчего особенно заметными становились большие, поставленные точно локаторы, уши — и одет, как всегда, в потертые сине-серые джинсы и поблекшую клетчатую рубашку. Галстуков главный не носил и в таком виде присутствовал вчера даже на совещании в облисполкоме.

Александр Иванович не раз говорил ему: начальник-де должен одеваться только официально.

— А что, это мешает делу? — неизменно вопросом отвечал Валера и