Стоя на одном колене, не в силах сдержать слезы боли, Хокану окровавленными пальцами шарил по стене в поисках точки опоры, которая помогла бы подняться на ноги. Раненая нога ему не повиновалась, а другую, похоже, свела судорога.

Каким-то чудом его кисть сомкнулась на гладком закругленном торце доски, образующем некое подобие рукоятки. Собрав последние силы, он подтянул вверх свое истерзанное тело… и вскрикнул, когда рукоятка со скрипом повернулась и подалась вниз.

Она не была закреплена, в панике подумал Хокану, почти не расслышав удара новой стрелы, которая угодила в доску рядом с его собственным ухом. Ошеломленный, он почувствовал, что скользит вниз, и не сразу сообразил, что с места сдвинулся целый кусок стены.

Вот оно что! — догадался Хокану и громко засмеялся от непонятного торжества. Этот старый властитель Минванаби — теперь уже не важно, как звучало его имя, — устроил особый люк, чтобы его шпионы могли при необходимости унести ноги; а он, Хокану, случайно обнаружил секретный механизм, с помощью которого этот люк приводится в действие. Потайная дверца открылась наружу, избавляя его от мрака и перекрестного огня вражеских стрел.

Когда дверь широко распахнулась, его ноги беспомощно соскользнули с балки, и он повис в воздухе на рычаге замкового механизма. Для здорового воина не составило бы труда спрыгнуть вниз — какой-нибудь десяток футов отделял его от земли. Но с наконечником стрелы, застрявшим в бедре, прыжок грозил смертью или потерей сознания. Хокану отбросил бесполезную стрелу, которую до сих пор сжимал в руке, и принялся изгибаться, выкручиваться и снова скрести пальцами по дереву, но ему так и не удалось найти опору для второй руки. Рана болела так, что впору было лишиться рассудка.

Позади ниши, которую только что занимал сам Хокану, появился лучник в черном. Точно рассчитанными движениями рук, одетых в охотничьи перчатки, он установил стрелу и начал натягивать тетиву.

Затаив дыхание, Хокану взглянул вниз и обнаружил, что неприятели, которые раньше располагались на обочине, подобрались поближе, образовав кольцо. Единственной причиной, удерживавшей их от лобового штурма, был жеребец, спокойно щиплющий травку; поводья волочились за ним по земле. Настроение у скакуна было вполне миролюбивое, но убийцы, совсем недавно оказавшиеся свидетелями приступа раздражения у обезумевших мидкемийских тварей, опасались повторения чего-то подобного. А между тем чалый, увидев приближающихся людей, мелким шагом двинулся от них подальше и остановился точно под ногами хозяина.

— Да благословит тебя Чококан, — почти с рыданием вырвалось у Хокану. И, разжав руки, он неловко плюхнулся в седло. На какое-то мгновение ему показалось, что этой минуты он не переживет. Даже боль в бедре на время отступила, когда всю силу удара при падении принял на себя ничем не защищенный предмет его мужской гордости.

Ошеломленный жеребец всхрапнул, помотал головой и потихоньку заковылял прочь.

— А ну наддай, ты, корм собачий! — завопил Хокану столько же для того, чтобы дать выход своей боли, сколько для подбодрения скакуна. Всадник пригнулся вперед, обеими руками вцепившись в конскую гриву. Хотя седло успело съехать на сторону и раненая нога Хокану безжизненно свешивалась вниз, он начал неистово колотить по брюху жеребца пяткой ноги, еще способной действовать, и наконец чалый рванулся вперед, все больше ускоряя бег.

Лучники начали стрелять. Раненный в шею, плечо и круп, жеребец взбрыкивал и вставал на дыбы, но все же удача улыбнулась Хокану: он сумел воспользоваться моментами, когда его подбрасывало вверх, и выровнял сбрую чалого, управляясь только здоровой ногой.

Стремительным галопом конь помчался к дому.

Хокану с трудом удерживался в седле. От боли кружилась голова — боль оглушала. Его пальцы с побелевшими суставами намертво вцепились в гриву; из раны в бедре сочилась кровь. Удерживать равновесие в седле он был неспособен. Ему бы ни за что не выдержать этой скачки, думал он, стиснув зубы, если бы не страх потерять сознание и все погубить.

И все-таки случилось неизбежное: то и дело соскальзывая с седла, он почувствовал, что раненая нога волочится по дорожной пыли. Теперь он мог цепляться только одним коленом. Чалый начал чаще сбиваться с шага и шарахаться из стороны в сторону. Один такой прыжок, второй, третий… Хокану еще держался. Но потом пальцы его рук разжались. Его тело дугой изогнулось в воздухе…

И тут же было бесцеремонно подхвачено руками в латных рукавицах.

— Проклятие!

Хокану рванулся и задел ногой землю. Невыносимая боль исторгла у него прерывистый крик. Воздух почернел, потом сверкнул ослепительной белизной, и Хокану услышал громкие голоса.

Один из этих голосов принадлежал Люджану.

— Убийцы, — выдохнул Хокану. — Гонятся за мной.

— Они уже мертвы, господин, — сухо сообщил военачальник Мары. — Поменьше двигайся: ты потеряешь много крови.

Хокану с трудом открыл глаза. Казалось, что небо над ним плывет, необычно зеленое и очистившееся от тумана. Солнце золотыми лучами освещало лица воинов из его собственного патруля.

— Мы увидели, что кобыла примчалась без всадника, до смерти напуганная, — доложил кто-то. — Вот и подумали, что на дороге случилась неприятность. Аракаси был с тобой?

— Нет, — выдохнул Хокану. — Кентосани. Выслушайте…

Преодолевая боль и дурноту, он сумел точно повторить рецепт противоядия, в котором заключалась единственная надежда на спасение Мары.

С уверенной деловитостью бывалого полководца Люджан приказал самому быстроногому из воинов снять доспехи, домчаться до лекаря и передать слово в слово указания, только что услышанные от Хокану. Когда посланец исчез и воины начали поспешно, хотя и без суеты, готовить эскорт, Хокану все еще упрямо цеплялся за ускользающее сознание.

Группа солдат была отправлена за носилками, чтобы доставить раненого консорта госпожи в усадебный дом. У Хокану то и дело мутилось зрение; в другие минуты оно приобретало необычную остроту. Он услышал звук разрываемой ткани и ощутил, как воздух холодит кожу, когда Люджан обнажил его рану.

— Господин, — обратился к нему военачальник, — нужно очень быстро вырезать и извлечь наконечник стрелы, если мы не хотим, чтобы рана начала гноиться.

Хокану собрался с силами для ответа.

— Никто не посмеет дотронуться до этого наконечника, — хрипло выдохнул он, — пока меня не доставят в комнату госпожи и я собственными глазами не удостоверюсь, что противоядие помогло.

— На все твоя воля, господин.

Военачальник Акомы поднялся на ноги, резкий и целеустремленный.

— Сотник! — позвал он одного из офицеров. — Возьми четырех солдат, соорудите легкие носилки! Господина Хокану нужно доставить к госпоже как можно скорее!

Небо потемнело.