Бесшумно ступая, вошли слуги, чтобы закрыть перегородки и зажечь лампы в спальне у Мары. Они закончили свою работу и молча поклонились госпоже, которая неподвижно лежала на подушках. Ее лицо покрывала восковая бледность. Потом слуги удалились, оставив Хокану на его бессменном посту, в тишине, которая разрывала душу.

С того времени, когда его супруге дали противоядие, прошло семь часов, но никакие признаки улучшения не появлялись. Ее веки ни разу не вздрогнули, дыхание не ускорилось и не замедлилось. Когда за стенами сгустились сумерки и подкралась тьма, оставив мужа и жену в круге слабого света от лампы, Хокану почувствовал, как в сердце вползает сомнение. Что если Корбарх ввел их в заблуждение, дав ложный рецепт противоядия? Что если засада у молитвенных ворот задержала его возвращение домой как раз настолько, что эти минуты стали роковыми и снадобье пришло к Маре слишком поздно? Что если боги ополчились против них и все, что он и Мара совершили в жизни, пойдет прахом по предначертанному велению судьбы?

Боль от раны и мучительное беспокойство за Мару доводили Хокану до исступления. Отчаянно желая действовать, делать хоть что-нибудь там, где больше ничего нельзя было сделать, он потянулся и взял Мару за руку. Показалось ли ему это, или ее рука действительно стала чуть-чуть теплее? Или осязание начало обманывать его?.. Ведь в его собственном теле уже нарастал лихорадочный жар: наконечник стрелы, застрявший в бедре, так и не был извлечен и рана начала гноиться. Сомнения роились в голове, и от этого все становилось еще хуже. Чтобы вырваться из круга бесплодного самоистязания, он заговорил.

— Мара, — начал он. Пустота комнаты только подчеркивала его одиночество.

— Мара…

Он пытался что-то сказать, но тщетно. Все слова уже были произнесены — бесконечные просьбы о прощении, признания в любви. То, что зигзаги убогой политики ставили под удар женщину столь полную жизни, лишь ярче высвечивало основной изъян цуранского общества — изъян, искоренению которого Мара посвятила и себя, и весь свой род. Хокану прикрыл глаза, чтобы не дать пролиться слезам, сам толком не понимая, в чем причина его слабости: в глубокой и раздирающей душу жалости к жене или в разрушительном действии раны.

Сколь долго он сидел в неподвижности, пытаясь побороть чувства, которые полагалось прятать в тайниках души, — этого Хокану не знал. Но стояла уже глубокая ночь, когда он поднял голову, услышав стук в дверь.

— Войдите, — отозвался он.

У него закружилась голова, и он приписал это тому, что два дня ничего не ел.

Вошел Люджан, облаченный в доспехи, и коротко поклонился. В столь поздний час он обычно не был занят службой, но сегодня имел при себе простой меч без всякой отделки, который предпочитал для боя. Покрытый пылью, издавая запах пота, он выпрямился, устремил на хозяина пронзительный взгляд, и губы его сжались в прямую линию: он ждал разрешения говорить.

Хокану безразлично шевельнул рукой.

— Господин?..

Вопрос был задан тоном, совсем не свойственным бравому военачальнику. Хокану застыл, уверенный, что за этим последуют деликатные расспросы насчет его собственного здоровья. Он крепче сжал руку Мары и сухо осведомился:

— Ты хочешь мне о чем-то доложить?

Люджан вздернул подбородок:

— Я взял на себя смелость послать отряд разведчиков во главе с командиром легиона Ирриланди.

Бывший военачальник армий Минванаби, Ирриланди распоряжался патрулями в холмах вокруг поместья больше лет, чем Люджан прожил на свете.

Хокану кивком разрешил офицеру продолжать.

Люджан отрапортовал:

— Патруль обнаружил небольшой отряд, вооруженный для набега. Была стычка. Большинство врагов мертвы, но двоих удалось взять живьем. Один оказался говорливым. Выяснилось, что пятеро лучников, поджидавших тебя в засаде, всего лишь передовая разведывательная группа. Им было приказано ознакомиться с дорогой и выбрать место для более мощной засады. Но они не ожидали, что ты будешь путешествовать верхом и так быстро. Твое появление застало их врасплох, и им пришлось срочно менять тактику. Их сообщники к этому времени еще не добрались до молитвенных ворот; похоже на то, что только благосклонность богов спасла твою жизнь.

От боли, которую причиняла рана, мысли путались, но Хокану все-таки спросил:

— Ты выяснил, кто послал этих паршивых псов?

Люджан ответил не сразу: очевидно, он колебался. Его глаза не отрывались от лица хозяина, и в них явственно читалась тревога.

— Джиро, — сказал он наконец, словно преодолев какую-то преграду. — Доказательства неопровержимы. За всем этим стоит властитель Анасати.

Хокану встряхнул головой, чтобы отогнать дурман, застилающий сознание:

— Тогда ему не жить.

— Нет. Супруг мой, нам нельзя даже высказывать вслух подобные мысли, — раздался слабый голос. — Как мы можем пойти против вердикта Ассамблеи магов?

И Люджан, и Хокану разом обернулись к подушкам.

На них смотрели широко открытые, ясные глаза Мары. Ее пальцы в руке мужа дрогнули и напряглись.

— Как мы можем убить Джиро, если Великие объявили запрет на нашу кровную вражду?

— Благодарение Доброму богу! — воскликнул Хокану. Он склонился к исхудавшему лицу жены и поцеловал ее в щеку, хотя и этого движения хватило, чтобы у него снова закружилась голова. — Любимая, как ты себя чувствуешь?

— Я чувствую досаду, — призналась Мара. — Мне следовало сообразить, что не стоит пробовать тот шоколад. Уж очень хотелось оставить за собой торговую монополию… вот и поплатилась за свою жадность.

Хокану погладил ее по руке:

— Теперь отдохни. Мы счастливы, что ты с нами. Мара нахмурилась, сдвинув брови:

— А маленький? Что с нашим сыном?..

Ужас, отразившийся на лице Хокану, сказал ей все, что ей нужно было знать.

— Два сына… — прошептала она, закрыв глаза. — Два сына мертвы, и мы не смеем пролить ни капли крови ради возмездия!

Эти немногие слова, казалось, исчерпали ее силы, ибо она снова погрузилась в сон, хотя пятна гневного румянца еще оставались у нее на щеках.

Сразу же набежали многочисленные слуги. Лекарь, явившийся с полным коробом целебных снадобий, велел им проветрить постель госпожи и прикрутить фитили в лампах. Люджан не стал ожидать ничьих распоряжений. Он просто шагнул вперед, сильными руками сгреб хозяина в охапку и поднял того с циновки.

— Военачальник! — раздраженно запротестовал Шиндзаваи. — Я способен ходить самостоятельно. Можешь считать себя свободным.

Ответом ему была самая обезоруживающая усмешка Люджана.

— Я слуга моей властительницы, господин Хокану. Сегодня никто из Шиндзаваи мне не указ. Если бы ты был одним из моих воинов, я бы не позволил тебе и шагу ступить с такой раной. И, по правде говоря, еще больше я опасаюсь гнева госпожи. Я сейчас же доставлю тебя к хирургу, чтобы он извлек наконечник стрелы. Если ты умрешь из-за козней Джиро, пока Мара спит, ей от этого легче не станет.