Сейчас я не вижу иного пути, — продолжал Наполеон, — для того, чтобы выйти из затруднительного положения, кроме как понизив процентный доход национального долга, конфисковав большую часть доходов духовенства, всех синекур, значительно сократив армию и создав всеобщую систему сокращений. Пусть те, кто жалует священников, и платят им. Ваш фонд погашения является сплошным надувательством. Введите тяжёлые налоги на прогульщиков. Сейчас для вас слишком поздно заниматься договоренностью о торговых соглашениях. То, что тогда считалось единственно правильным и разумным, сейчас будет рассматриваться в совершенно ином свете. Благоприятные возможности для вашей страны теперь ушли, и она обязана глупостям ваших министров за все те бедствия, которые обрушились на неё и которые объясняются только их нерадивостью.

Насколько я понимаю, — сказал Наполеон, — ботаник[13] вот-вот уедет, так и не повидав меня. Даже в самых варварских странах заключённому, приговорённому к смертной казни, не запрещается получить утешение от разговора с человеком, который недавно виделся с его женой и сыном. Даже в этом худшем из всех судов, в революционном трибунале Франции, подобный случай варварства и бездушия никогда не был известен; а ваша страна, которая так много кричит о своём великодушии, позволяет подобное обращение с людьми. Мне сообщили, что этот ботаник подал заявление с просьбой о том, чтобы повидаться со мной. Но ему в этой просьбе отказали. В моём письме Лас-Казу, которое было прочитано губернатором, я выразил недовольство этим огорчившим меня фактом и поэтому я написал заявление о встрече с ним. Если бы я попросил об этом в какой-нибудь другой форме, то я бы подвергся оскорбительному отказу со стороны этого палача. Это же верх жестокости. Он должен быть в самом деле настоящим варваром, который отказал мужу и отцу в утешении побеседовать с человеком, который недавно видел, разговаривал и дотрагивался до его жены и до его сына (в этот момент голос Наполеона дрогнул); от чьих объятий он навсегда отлучён жестокой политикой нескольких человек. Каннибалы Южных морей никогда бы не сделали этого. Прежде чем поглотить своих жертв, они бы позволили им в последний раз утешиться тем, чтобы повидались и поговорили друг с другом. Жестокости, которые практикуются здесь, были бы отвергнуты каннибалами».

Весьма возбуждённый Наполеон в эти минуты принялся ходить взад и вперёд. Затем он вновь продолжил разговор: «Вы же видите, каким образом он пытается внушить пассажирам, направляющимся в Англию, что он — сплошная доброта по отношению ко мне и что это моя вина, что я не хочу принимать незнакомцев; что он настолько добр ко мне, что даже готов направить собственного адъютанта, чтобы содействовать визитёрам в посещении меня, хотя он прекрасно знает, что в этом случае присутствие его адъютанта будет достаточным для того, чтобы я не принял визитёра. Сейчас он поставил перед собой цель убедить общественность, что мне противен сам вид англичанина. Именно по этой причине он просил вас сообщить мне, что Лас-Каз вынудил меня сказать, что мне омерзителен сам вид английской военной формы».

Я сказал, что сэр Хадсон Лоу также сообщил мне, что, как он думает, всё это было выдумкой самого Лас-Каза. «Это выдумка самого губернатора, — возразил император, — для того, чтобы обмануть вас. Если бы я ненавидел англичан, разве я бы отдался им в руки, вместо того чтобы отправиться к императору России или Австрии? Разве возможно, чтобы я смог предоставить большее доказательство своего уважения к стране, чем то, которое я предоставил англичанам — к большому моему сожалению?»

После этих слов Наполеон открыл двери, вызвал Сен-Дени и в моём присутствии спросил его, утверждалось ли в дневнике Лас-Каза то, что он (Наполеон) когда-либо заявлял, что ненавидит даже сам вид английской военной формы, или ненавидит англичан, или говорил что-либо подобное, или имел это в виду? Сен-Дени ответил, что ничего подобного в дневнике Лас-Каза не содержалось. «Ну вот, — заявил Наполеон, — если бы Лас-Каз утверждал что-либо подобное, то это было бы отражено в его дневнике. Человек, мучающий меня в тех условиях, в которые меня поставили, от природы должен быть безнравственным существом. Здесь у него ничего нет, — продолжал Наполеон, положив руку на грудь, — а когда здесь ничего нет, то голова должна быть скверной: он — человек, совершенно непригодный для того, чтобы командовать или действовать самостоятельно.

Сама природа создаёт людей, предназначенных только для того, чтобы они всегда оставались в положении подчинённого. Таков был Бертье. Лучшего начальника генерального штаба в мире не было; но поставьте его на другую должность, то выяснится, что он непригоден для того, чтобы командовать и пятьюстами солдатами. Хороший писака, подобно этому человеку, отличный канцелярист. Вы можете видеть сами, до какой степени он не годится для того, чтобы командовать, когда он позволяет себе водить себя за нос таким ничтожным негодяям, как этот полковник Рид.

Вы когда-нибудь читали «Жиль Бласа»? Я ответил, что читал. «Эта вечная усмешка на губах Рида, — продолжал Наполеон, — неестественна и напоминает мне Амброза де Ламела. Подобно усмешке на губах Ламелы, идущего в церковь и по пути туда замышляющего, как ограбить своего хозяина, усмешка Рида маскирует его истинные намерения. Мне рассказали, — продолжал он, — что семью Балькумов расспрашивали и подвергали перекрёстному допросу губернатор и его личный советник Рид, о том, что они слышали и видели в Лонгвуде, но на это отец семейства ответил, что его дочери приходили сюда для того, чтобы иметь честь нанести нам визит, а не для того, чтобы быть шпионами».

1 марта. Наполеон беседовал со мной о железных перилах, которые, как говорят, везут на корабле «Адольфус». Я объяснил ему, что это обычное явление в Англии, когда джентльмены ставят железные перила вокруг своих загородных домов. Моё объяснение Наполеон выслушал с довольно скептическим выражением лица.

2 марта. Виделся с Наполеоном, лежащим на диване в своей комнате. Он был в довольно плохом настроении, выглядел бледным и жаловался на диарею. Из всех предложенных мною лекарственных средств он согласился только на разбавленный куриный бульон и на ячменный отвар.

Во время последовавшего разговора Наполеон обратил внимание на то, что в режиме правления Бурбонов он заметил изменения в лучшую сторону, так, вместо того чтобы привлекать к работе представителей клики, придерживающейся крайних взглядов, и других сомнительных личностей, Бурбоны начали назначать на ответственные посты людей, которые ранее работали под руководством Наполеона и которые заслужили доверие страны. Среди таких людей Наполеон упомянул Моле.

Спросил Наполеона, правильны ли были утверждения «Обсервера» о поведении Кларка по отношению к Карно, в результате которого последний был лишен пенсии, и о характере действий Кларка в этой истории, сообщённых «Обсервером». Наполеон ответил: «Всё абсолютно верно. Но я был удивлён тем чрезмерным вниманием, которое газеты уделили Кларку, который не стоит того, чтобы о нём так много говорили». Я спросил Наполеона, какого он мнения о Кларке. Наполеон ответил: «Он не тот человек, которого природа наделила талантом, но он усерден и полезен в канцелярии. Более того, он неподкупен и экономен в расходовании общественных денег, которые никогда не присваивал для собственного кармана. Он — прекрасный редактор, но он не солдат. Я не думаю, что он когда-либо в своей жизни был свидетелем выстрела. Он ослеплён своей аристократичностью. Он воображает, что ведёт свой род от древних королей Шотландии или Ирландии, и постоянно похваляется своим благородным происхождением. Он отличный клерк. Я направил его послом во Флоренцию, где он только и занимался тем, что рылся в затхлых местных архивах в поиске доказательств аристократичности моей семьи, ибо, вы должны об этом знать, она родом из Флоренции. Он докучал меня письмами по этому вопросу, которые вынудили меня написать ему, чтобы он занимался теми делами, ради которых он был направлен во Флоренцию, и не забивал ни мою, ни свою голову разной чепухой об аристократичности, а также о том, что я самый выдающийся человек в моей семье. Несмотря на моё письмо, он по-прежнему продолжал свои расследования. Когда я вернулся во Францию с Эльбы, он предложил мне свои услуги, но я поставил его в известность о том, что не принимаю к себе на работу разных предателей, и приказал ему оставаться в его поместье».