Я спросил Наполеона, как он считает, стал бы Кларк верно служить ему. «Да, — ответил император, — до тех пор, пока я оставался бы на вершине власти. Всё это время он был бы мне верен, подобно многим другим». Я поинтересовался: правда ли, что он написал письмо, приписываемое именно ему, в котором сообщал Кларку о смерти его племянника? Наполеон ответил: да, он писал такое письмо, и что его племянника звали Эллиотом.

Я отметил, что его предки были знатными людьми. Наполеон подтвердил, что они были сенаторами Флоренции.

Наполеон затем заявил: «В газетах используют моё имя для самых разнообразных целей и пишут всё, что соответствуют их взглядам. Лорд Каслри, вернувшись в Ирландию, публично отстаивал ложь, касавшуюся моих намерений в отношении Англии, и со времени моего прибытия на этот остров он вкладывал в мои уста выражения, которыми я никогда не пользовался». Я предположил, что, по всей вероятности, лорд Каслри просто повторил то, что ему сказали. Наполеон не стал возражать: «Может быть и так, но ваши министры, не задумываясь, охотно прибегают ко лжи, когда они считают, что она поможет им достичь поставленной цели. Всегда, — продолжал он, — постыдно и гнусно клеветать на человека, попавшего в беду, и вдвойне позорно, когда он подвластен вам и когда вы вешаете на его рот замок, чтобы он не смог ответить вам на клевету».

3 марта. Навестил Наполеона в тот момент, когда он одевался. Ни на что не стал жаловаться. Пребывал в очень хорошем настроении. Смеялся и расспрашивал меня о молодых девушках. Просил меня поделиться о всех слухах, циркулировавших в городе. Впервые за долгий период времени находился в прекрасном состоянии духа.

В последовавшей беседе вновь коснулся заявления губернатора о том, что граф Лас-Каз в своём дневнике приписывал Наполеону слова о том отвращении, которое у него вызывает вид английской военной формы, и о том, что граф Лас-Каз старался его заставить ненавидеть англичан.

«Не могу понять, — рассуждал Наполеон, — какую цель мог преследовать Лас-Каз подобным поступком? Что именно он смог бы добиться этим? Напротив, Лас-Каз всегда хорошо отзывался об англичанах, заявляя, что, прожив среди них десять лет, он чувствовал к себе только хорошее отношение. Это всё — выдумка этого человека, всё существо которого насквозь пропитано ложью. Конечно, я говорил, что мне неприятно видеть офицеров в форме, не отступающих от меня ни на шаг и внимательно присматривающих за мной, потому что их военная форма напоминает мне о том, что меня считают пленником, а это вызывает у меня неприятные мысли. Если бы даже вы посчитали нужным ежедневно являться в военной форме в мою комнату, то я бы принимал вас за жандарма. Но у этого человека полностью отсутствует мораль. Адмирал немедленно осознал всю деликатность подобной ситуации, когда ему намекнули о её двусмысленности».

Затем Наполеон задал мне несколько вопросов, касавшихся медицины, пошёл в бильярдную комнату, заказал бутылку портера, взял бокал с вином, попросил меня взять другой и сказал по-английски: «За ваше здоровье!» Расспрашивал меня о портере и был очень удивлён его дешевизной в Англии. Расхаживая по комнате, он спросил меня: «До того, как вы стали моим врачом, какого мнения вы были обо мне? Что вы думали о моём характере и о том, на что я способен? Прошу вас откровенно ответить на мои вопросы».

Я ответил Наполеону: «Я считал вас человеком, чьи изумительные таланты были сравнимы только с его безмерной амбициозностью, и хотя я не верил и одной десятой доле той клеветы, которую читал про вас, но всё же я считал, что вы, не задумываясь, совершите преступление, когда посчитаете, что оно необходимо, или подумаете, что оно может быть полезным для вас». — «Это как раз тот самый ответ, которого я и ожидал, — заявил Наполеон, — и, возможного, такого же мнения придерживаются лорд Холланд и даже немало французов. Я достиг слишком большой славы и поднялся на самую вершину власти, чтобы не вызывать зависти и ревности человечества. Обычно про меня говорят: «Да, это правда, что он достиг пика славы, но для этого он совершил много преступлений». В действительности же я не только не совершил ни одного преступления, но я даже никогда и не помышлял совершить его.

Я всегда опирался на мнение народа и шагал в ногу с совершавшимися событиями. Я всегда придавал мало значения мнению отдельных личностей, но мнение общественности значило для меня очень много; тогда какую пользу я мог бы извлечь из преступления? По своему характеру я — большой фаталист.

Я всегда мысленно согласовывал свои действия с мнением пяти или шести миллионов человек; тогда зачем мне нужно было совершать преступление?

Несмотря на всю клевету, — продолжал Наполеон, — у меня нет опасений в отношении моей славы. Потомки оценят меня по всей справедливости. Вся правда обо мне будет известна, и всё, что я сделал хорошего, сравнят со всеми ошибками, которые я совершил. Меня не беспокоит конечный результат этого сравнения. Если бы моя жизнь до конца была успешной, то я бы умер с репутацией величайшего человека, который когда-либо существовал. И хотя меня постигла неудача, всё же меня будут считать экстраординарной личностью: мой взлёт на вершину власти не имеет равного себе в истории, потому что он не сопровождался преступлением. Я сражался в пятидесяти генеральных сражениях, в которых почти всегда побеждал. Я создал и осуществил на практике свод законов, который будет нести моё имя на много поколений вперёд. Будучи абсолютно никем, я стал самым могущественным монархом мира. Европа была у моих ног. Моя амбициозность была велика, это я признаю, но ей было присуще хладнокровие и её причиной были великие события и мнение масс. Я всегда придерживался того мнения, что верховная власть исходит от народа. И действительно имперское правительство является видом республики. Призванный возглавить его по зову народа, я придерживался того принципа, что карьера открыта для талантливых людей, вне зависимости от различий в рождении или в имущественном положении. И эта система равенства как раз и является той причиной, в силу которой ваши олигархи так меня ненавидят.

Если бы когда-либо, — продолжал Наполеон, — политическая система разрешила человеку совершать преступления и убивать других людей, то она бы разрешила мне приговорить к смерти Фердинанда и других Бурбонов из его семьи, когда они находились во Франции.

Если бы я был человеком, привыкшим совершать преступления, разве я бы не осуществил то единственное преступление, которое было столь выгодно для меня? Фердинанд и его семья были бы раз и навсегда убраны с моей дороги, испанцы потеряли бы всякий интерес к тому, чтобы сражаться со мной, и полностью подчинились мне. Нет, если бы я был склонен к тому, чтобы совершать преступления, то меня здесь не было бы. Разве французские Бурбоны существовали бы сейчас, если бы я дал согласие на их убийство? Я не только отказался дать своё согласие на это, но я весьма решительно запретил пытаться сделать это каким-либо образом.

Мои дела будут судить грядущие поколения, — добавил Наполеон, — не по тому, что пишут обо мне «Квотерли Ревью» и Пишон, или по тому, что я сам смогу написать о себе; это будет суждение многих миллионов людей, для которых я был их правителем.