С этими словами юноша повесил ружье на плечо и взял на руки Маленького Грома, который с нескрываемым любопытством рассматривал его большими карими глазами.

Шепчущий Дождь быстро вскочила на ноги и постаралась выхватить мальчика.

– Не трогай его, Люк Эдер!

Но белый человек, не обращая на нее никакого внимания, уже направился к лошади, нетерпеливо бросив через плечо:

– Подумай, Мария, мы в трех днях пути от Лексингтона, а тебе необходим доктор. Дорога каждая минута, которую ты теряешь здесь, ругаясь со мной. Конечно, ты можешь остаться и ждать, пока мальчик замерзнет до смерти, или поедешь со мной и получишь помощь.

Девушка промолчала, но едва заметно опущенные плечи показали, что она сдается.

Левой ногой Люк явственно ощущал холод промерзшей земли – кожаная подошва сапога совсем стерлась, – но не обращал внимания на эту маленькую неприятность. Стоило ли расстраиваться: через час или чуть больше он окажется в Лексингтоне, отдаст сапог в мастерскую Мэнсфилда, где ему поставят новую подошву.

Люк посмотрел на Марию Паркер, которая ехала верхом на его пегом жеребце, держа перед собой мальчика. Вот уже три дня они путешествовали вместе, а он еще практически ничего не знал о своей случайной спутнице. Правда, время от времени она отвечала на его вопросы на удивительно правильном английском. Люк выяснил, что девушке лет семнадцать – она сама в точности не могла определить это, – что Мария – дочь воина из племени шони и белой женщины. На их лагерь напали белые бандиты, и ей пришлось убить одного из них, вызвав этим гнев его сыновей. Больше Люку ничего узнать не удалось: девушка была из тех людей, из кого слова не вытянешь.

Люк с удивлением, смешанным с недовольством, обнаружил, что невольно взвалил на себя ответственность за судьбу этой, так называемой, Марии Паркер, и слишком часто смотрит на нее.

Прочно укоренившаяся нелюбовь Люка к краснокожим не позволяла ему признать, что девушка в действительности была очень красива: хрупкая, с правильными чертами лица и такими огромными голубыми глазами, что трудно выдержать их взгляд.

Когда они вышли на дорогу, ведущую в город, Маленький Гром что-то сказал тихим, испуганным голосом.

– Остановись, пожалуйста, – попросила Мария. В этот момент нога Люка попала в жидкую грязь, но, скрипнув зубами от нетерпения, он все же придержал коня.

Мария прижала к груди ребенка, который снова что-то сказал и неожиданно заплакал. Она издала тихий, успокаивающий звук, обняла мальчика, потом вытащила из волос кожаную ленту, ловко завязала ее узлом и приказала Маленькому Грому потянуть за конец. Он осторожно сделал это; узел, точно по волшебству, исчез. Слезы еще не высохли у него на щеках, а малыш уже улыбался и просил девушку опять показать фокус.

Когда Мария повернулась к Люку, лицо ее было бесстрастно.

– Маленький Гром боится идти в деревню белых, – просто сказала она. – Но он уже успокоился, можно ехать дальше.

Люк почувствовал неожиданный укол совести. Нежность, с которой Мария успокаивала испуганного мальчика, внезапно изменила для него ее образ. Люк вдруг осознал, что она – такой же человек, как и он, который к тому же много страдал и у которого сейчас было большое горе. Мария невольно приоткрыла ему дверцу в свой внутренний мир, и Люк понял, что больше не может отрицать: девушка красива, добра и смела.

Тем не менее, она принадлежала народу, который он ненавидел. Ее отец, несомненно, был членом одной из тех кровавых банд, которые сеяли ужас среди поселенцев, вырезая целые семьи, убивая в колыбели детей. Люк размышлял, всегда ли он будет думать об этом при виде Марии…

Тропинка, по которой они шли, неожиданно расширилась и превратилась в дорогу.

– Лексингтон, – указывая вперед, сказал Люк.

Мария только крепче прижала к себе Маленького Грома.

Город, уютно устроившийся между волнистыми холмами, представлял собой вытянутый ряд бревенчатых или обшитых досками строений, разбавленных несколькими зданиями из кирпича и камня. Главная площадь была заставлена временными лавочками странствующих торговцев. В отличие от охотников и поселенцев, которых Мария видела раньше, люди в городе одевались гораздо лучше: мужчины – в сшитых портными сюртуках, женщины – в длинных, до самой земли, юбках и с зонтиками от солнца. Многих сопровождали черные рабы.

Люк остановился перед белым домом, рядом с которым проходил деревянный тротуар. Прямо над головой раскачивалась на резком ветру нарисованная на деревянном щите вывеска. Люк взял на руки Маленького Грома и держал его, пока Мария не спешилась. Девушка смущенно опустила глаза, пораженная странностью города.

– Это дом доктора Элишы Уорфилда, – объяснил юноша. – Он осмотрит твою ногу.

Мария все еще медлила у входа, с сомнением поглядывая на своего спутника.

– Он – лекарь, Мария, ну, как знахарь у шони, насколько я понимаю, – втолковывал ей Люк. – Этот человек гораздо лучше тех колониальных докторов, которым многие верят.

Девушка отступила в сторону.

Люк недовольно сжал губы. Молчаливая уязвимость Марии будила в его душе что-то такое, чему он еще не мог дать определение. Это не нравилось Люку. Он не хотел чувствовать ответственность за эту незнакомую девушку и мальчика. Гораздо легче ненавидеть краснокожих, когда они представляют собой безликую массу мародерствующих дикарей. Но Мария была красива, в ее глазах, казалось, застыла боль от тысячи обид.

Отбросив сомнения, Люк решительно вошел в дом, увлекая за собой девушку. Рука Марии была хрупкой и тонкой, как у птички. Юноша крепко стиснул зубы, подумав о том, что в девушке все выглядело хрупким: от мягкой прямой линии лба до маленьких, обутых в мокасины ног.

В приемной находились две женщины. Люк кивнул Майре Троттер, которая вместе с мужем держала галантерейную лавочку, постоянно жаловалась на ипохондрию и озноб и регулярно посещала доктора. Она широко раскрыла глаза при виде спутников Люка и, презрительно взглянув на Марию, спрятала свое некрасивое, с выступающей нижней челюстью, лицо под козырек шляпы.

Второй посетительницей оказалась Нел Вингфилд. Как всегда, при виде этой женщины Люк ощутил укол негодования и сожаления. Когда семья Эдеров в 1796 году переехала в Лексингтон, они неожиданно встретили здесь Нел, с удивлением узнав о том, что Черный Медведь освободил ее. Судя по всему, она просто надоела краснокожему, хотя Нел утверждала, что помогли ее постоянные жалобы.

Все последующие годы Нел убивала в Эдерах последний луч надежды на возвращение Ребекки. По утверждению женщины, когда она покинула Черного Медведя, Ребекка умирала от оспы. Ее тело покрывала гнойная сыпь, а лихорадка стремительно сжигала жизнь несчастной. Нел безжалостно убеждала Эдеров, что Бекки просто не могла поправиться. Возможно, это было и к лучшему. Даже такая мучительная смерть казалась предпочтительнее жизни с дикарем.