С шарадами покончено, и Ду Лили с Кван отправляются на внутренний двор, чтобы решить, что приготовить на ужин. Убедившись, что они нас не слышат, я отвожу Саймона в сторону.

— С чего это вы вдруг с Ду Лили заговорили о плохих водителях и обо всем прочем?

— Я рассказывал ей, как мы вчера сюда добирались вместе с Рокки, об аварии.

Разумно. Я, в свою очередь, передаю ему рассказ Кван.

— И что ты думаешь по этому поводу?

— Ну, во-первых, ни Ду Лили, ни Кван не кажутся мне сумасшедшими. А во-вторых, это одна из тех милых сказок, которые ты слушаешь всю свою жизнь.

— Но это совсем другое. Неужели непонятно? Может, Кван и не сестра мне.

Саймон хмурится.

— Даже если вы не родственницы, она все равно твоя сестра.

— Да, но это значит, что была другая девочка, которая тоже была моей сестрой.

— Допустим так, ты же не отречешься от Кван?

— Нет, конечно! Я просто… Хочу знать, что на самом деле произошло.

Он пожимает плечами.

— Зачем? Какая теперь разница? Я знаю то, что вижу. Ду Лили кажется мне очень милой леди. Кван — это Кван. Деревня классная. И мне здесь нравится.

— Так что насчет Ду Лили? Ты что, веришь ей, когда она говорит, что ей пятьдесят? Или веришь Кван, которая говорит…

— Может, ты просто не поняла ее? — перебивает меня Саймон. — Сама говорила, что твой китайский не очень…

— Я только сказала, что говорю не так бегло, как Кван, — раздраженно отвечаю я.

— Может, Ду Лили сказала что-то вроде «молода, словно весенняя курочка». — В его голосе сквозит неистребимая мужская самоуверенность. — Может, ты поняла ее буквально, решив, что она воображает себя курочкой?

У меня начинает стучать в висках.

— Она не говорила, что она курочка.

— Видишь, ты даже мои слова понимаешь буквально. Я просто хотел привести Ду Лили в пример.

Я не выдерживаю:

— Почему тебе обязательно надо доказать, что ты, как всегда, прав?

— Эй, что такое? Я думал, мы просто болтаем. Я и не пытался…

А потом мы слышим, как Кван зовет нас со двора: «Либби-я! Саймон! Сюда! Быстренько! Мы готовим ужин. Вы хотите фотографировать, да?»

Все еще взвинченная, я бегу за фотоаппаратом в комнату Большой Ма. А там вижу супружескую кровать. Даже и не мечтай, говорю я себе. Я выглядываю в окно, смотрю на часы: теплые сумерки, золотое время. Если есть на свете место, где можно позволить себе телячий восторг во время работы, то это здесь, в Китае, где меня ничто не сдерживает, где все так непредсказуемо, можно сказать, безумно. Я хватаю свою «лейку», запихиваю в карман куртки десять катушек высокочувствительной пленки.

Во дворе достаю пронумерованную пленку и вставляю ее в фотоаппарат. После дождя небо очистилось, приобретя теплый синий оттенок. Пушистые белые облака проплывают над вершинами гор. Я глубоко вдыхаю воздух, напоенный дымком деревянных кухонь пятидесяти трех хозяйств Чангмианя. Букет дополняет ядреный запах навоза.

Я прикидываю, как скомпоновать сцену. Кирпичные стены двора послужат неплохим задником. Мне нравится их апельсиновый оттенок, грубая структура. На деревце посредине двора растут какие-то чахлые листья — лучше его не снимать. Загон для поросят можно выдвинуть на авансцену — он будет прекрасно смотреться с правой стороны двора под соломенным навесом. Он прост и безыскусен, словно игрушечные ясли на рождественском празднике. Только вместо младенца Иисуса, Марии и Иосифа там три поросенка, копошащиеся в навозе. И полдюжины кур: у одной недостает ноги, у другой — половины клюва. Я танцую вокруг своего объекта, то приближаясь, то отдаляясь от него. Углом глаза я вижу грязное ведро с серым рисом, помоями и мухами и жуткую зловонную яму. Я наклоняюсь и вижу отвратительную серую тварь и нечто извивающееся, напоминающее разбухший рис — личинки. Вот, значит, как они выглядят.

Жизнь в Чангмиане может показаться бессодержательной. Я могу в буквальном смысле предвидеть любой момент, чтобы так называемая спонтанность совпала с тем, что предлагает действительность. Но перед моими глазами всплывают скучающие лица богатых читателей, лениво пролистывающих страницы шикарных журналов о путешествиях в страны третьего мира. Я знаю, что они хотят увидеть. Вот почему моя работа не приносит мне зачастую никакого удовлетворения, будучи ограничена рамками безопасной скуки. И дело вовсе не в том, что мне нравится делать фото, разоблачающие действительность. Кому это нужно? Они никогда не будут пользоваться спросом, а если даже и так, у людей сложится неверное представление о Китае — что там сплошная отсталость, антисанитария, бедность, убожество. Ненавижу себя за этот американский подход, который неистребим во мне. Почему я всегда стремлюсь отредактировать окружающий мир? Ради чего?

Плевать на журнал. К черту все правильные и неправильные впечатления. Я устанавливаю нужную экспозицию, я постараюсь остановить мгновение, проникнуть в самую суть его. Я замечаю Ду Лили, склоненную над ручным насосом и набирающую воду в сковороду. Навожу на нее объектив и начинаю снимать. Но, увидев камеру, та, одернув старый зеленый жакет, сразу начинает позировать.

— Не стой как вкопанная, — говорю я ей, — двигайся. Не обращай на меня внимание. Занимайся своими делами.

Ду Лили кивает и идет по двору. Усердно стараясь позабыть о камере, она восхищается табуретом, протягивает руку к корзинам, свисающим с дерева, с изумлением созерцает грязный топор, — будто демонстрирует какие-то бесценные национальные сокровища. «Раз, два, три», размеренно произношу я по-китайски, затем делаю несколько снимков, чтобы не огорчать ее. — «Хорошо, хорошо. Спасибо».

Она недоумевает. «Я что-то не так сделала?» — спрашивает Ду Лили жалобным детским голоском. Она, видимо, ожидала вспышки, щелчка затвора, а ничего подобного «лейка» не производит. Я решаюсь на маленькую ложь.

— Я еще не фотографирую, — объясняю, — пока только присматриваюсь, так, для практики.

Ду Лили улыбается с явным облегчением и направляется к загону. Как только она открывает ворота, поросята с хрюканьем устремляются к ней, задрав пятачки, выпрашивая угощение. Несколько кур настороженно окружают ее по той же причине. «Хорошая, жирная курочка», — бормочет Ду Лили, оценивая свой выбор. Я крадусь по двору, как вор, стараясь держаться в тени, и пытаюсь найти наилучшее соотношение объекта, освещения, заднего плана и обрамления. Солнце медленно садится, и теперь его лучи проникают сквозь крышу, отбрасывая мягкий свет на кроткое лицо Ду Лили. Всего чуть-чуть непосредственности, и… Во мне что-то меняется, я чувствую, как прибавляются силы по мере того, как разум освобождается от оков. Теперь я снимаю на едином дыхании. В отличие от других аппаратов, которые мешают мне видеть картинку, когда открыт затвор, «лейка» позволяет увидеть нужные моменты: взмах руки Ду Лили, хватающей курицу, переполох среди других кур, поросят, поворачивающихся словно по команде, похожих на марширующий оркестр. Я снимаю и Саймона, то, как он делает наброски для будущих заголовков. Словно в старые добрые времена, когда мы работали в согласованном ритме. Только сейчас он изменил своему обычному девизу «бизнес есть бизнес». Его глаза сверкают; взглянув на меня, он улыбается.