И все-таки, как бы это ни казалось странным, имели также место необъяснимые повороты в развитии событий, такие коллизии, которые приводили к заключению, как это столь часто бывало в ее случае, что фрау Чайковская вполне может быть Анастасией. Ксения пошла навстречу просьбе претендентки не устраивать никаких переговоров или встреч с другими членами семьи Романовых, однако в один из дней к Ксении приехал ее двоюродный брат князь Дмитрий Александрович, чтобы поиграть с другом в теннис. Высокая сетка, обвитая виноградной лозой, закрывала теннисный корт так, что претендентка не могла видеть корт из окон комнаты, но могла слышать, что там идет игра. Как вспоминала Ксения, в ходе игры Дмитрий и его друг вели счет и кричали что-то друг другу на английском языке. Когда в тот же день, но несколько позже Ксения вошла в комнату претендентки, последняя была взбешена. «Вы лгали мне! – кричала она. – Ведь вы обещали не приводить их сюда!» Когда Ксения стала настаивать, претендентка выкрикнула: «Я узнала его голос! Это один из двоюродных братьев!» {15}

Ксения Георгиевна была убеждена: ну кто, кроме Анастасии, мог бы опознать далеко не самого важного двоюродного брата из семейства Романовых, просто услышав его голос? На самом деле, кажется, ни у кого не возникало сомнений по этому поводу: выжившая Анастасия обладала такой исключительной памятью, что она могла точно узнать голос двоюродного брата, которого она не видала более 10 лет. Однако у противников фрау Чайковской нашлось более прозаичное объяснение этому явлению. Хотя претендентка и не могла видеть игроков, она слышала, как и что они выкрикивали в ходе игры, и будет вполне разумным предположить, что они при этом называли имена, а данное обстоятельство предоставило фрау Чайковской возможность опознать хотя бы одного из игроков.

И вновь началась полемика по поводу языков. Различные источники утверждают, что во время своего пребывания в «Кенвуде» фрау Чайковская случайно и непреднамеренно переходила на русский язык. Позднее Маргарита Дерфельден, которая приезжала в «Кенвуд», вспоминала, что однажды, гуляя по саду, претендентка «говорила о цветах на русском языке, называя их такими странными русскими именами» {16}. Также утверждается, что как-то Ксения Георгиевна вошла в комнату претендентки, когда последняя, сидя у окна, играла со своими двумя любимыми длиннохвостыми попугайчиками. «Посмотри! – сказала по-русски фрау Чайковская, – они танцуют на подоконнике!». Этого было достаточно, чтобы Ксения заявила, что претендентка говорит «на вполне приемлемом русском языке, если судить о нем с позиций светского общества Санкт-Петербурга» {17}.

Звучит убедительно? В том виде, в каком это повторяется в многочисленных отчетах в поддержку иска фрау Чайковской, – да. На самом деле – нет. Несомненно, Дерфельден заявляла, что претендентка говорила о цветах в «Кенвуде», используя их русские названия, но это Дерфельден, а отнюдь не Ксения Георгиевна, послужила источником сведений, касающихся рассказа о попугаях. В начале семидесятых годов прошлого столетия племянник Ксении Георгиевны, князь Давид Чавчавадзе, сказал историку Брайану Хорэну, который занимается изучением этой загадки, что он часто слышал рассказ о попугаях от своей матери, княгини Нины Георгиевны, которая говорила, что она, в свою очередь, услышала рассказ от самой Ксении. Замечание о том, насколько претендентка владела русским языком, тоже родилось у Чавчавадзе, и, таким образом, слова, на которые столь часто ссылались, были словами не Ксении Георгиевны, а всего лишь переданной через третьи руки версией того, что она яко бы сказала {18}.

Но даже и это отнюдь не бесспорно. В 1959 году Ксения потратила два дня на то, чтобы ответить на вопросы, которые были заданы ей в консульстве Западной Германии в Нью-Йорке. Когда ей был задан конкретный вопрос о языках, которыми владела фрау Чайковская, она заявила: «С самого начала претендентка и я говорили только на английском языке. Ее английское произношение было хорошим, но ей несколько не хватало практики, поэтому иногда она не могла подобрать нужное выражение. Однако мы с ней никогда не говорили по-русски, несмотря на то, что однажды я сказала ей: «Как жалко, что мы не говорим на русском, это же наш родной язык». В ответ на это, а также по другим поводам претендентка пояснила, что она не хочет слышать русскую речь» {19}.

Получается, что Ксения никогда не слышала, чтобы претендентка говорила по-русски во время своего пребывания в «Кенвуде». Так может быть, вся эта история с попугаями есть не более чем просто кусочек предания, который годами оттачивался в семье, пока не приобрел правдоподобный вид? Возможно, эта сказка родилась у Дерфельден, она рассказала ее Ксении, а та в свою очередь Нине, а Нина поведала ее своему сыну Давиду. Не вызывает сомнения то, что действительность была отнюдь не так бесспорна. Ксения утверждала, что она говорила с фрау Чайковской на английском языке на всем протяжении пребывания последней в «Кенвуде», и признавала, что, хотя произношение претендентки было «отличным», ей тем не менее приходилось иногда подыскивать нужные слова и выражения. Однако сестра Ксении, принцесса Нина Чавчавадзе, тоже встретилась с претенденткой и ушла от нее с совершенно другим мнением. Она была убеждена, что фрау Чайковская не является Анастасией, хотя несомненно является «дамой из высшего общества» {20}. Однако лингвистические способности фрау Чайковской поразили ее: «Боже мой, на каком английском она говорила! Я даже без какого-либо предупреждения поняла, что она самозванка, на таком ужасном языке она говорила… В нашей семье мы все говорили на русском языке. Но я слышала, как она [великая княгиня Анастасия Николаевна] говорила на английском языке. Она иногда говорила на английском со своей матерью, и это был совсем другой английский, уверяю вас» {21}.

В конечном счете Ксения Георгиевна, как она об этом с пылом заявила в 1959 году, была «убеждена, что претендентка и в самом деле является Анастасией, великой княжной России». {22} Она никогда не отказывалась от этого своего убеждения, но принятое ею решение не принесло ей ничего, кроме горя. В то время, о котором идет речь, Америку посетил с визитом великий князь Александр Михайлович, свояк и троюродный брат императора Николая II, а также дядя Ксении Георгиевны. Его постоянно преследовала не знающая усталости толпа репортеров, которых не интересовало ничего, кроме установления личности таинственной молодой женщины – «Анастасии». С обычным для него вкусом ко всему потустороннему великий князь утверждал, что «дух Анастасии вернулся в наш мир и вселился в другое тело. Она знает так много о частной жизни императора и его семьи, что другого объяснения этому просто нет, и конечно же это далеко не первый случай, когда дух возвращается на землю, приняв новую телесную оболочку». {23} Однако семейство Романовых ополчилось не против Александра Михайловича, а против Ксении. «Безответственное заявление Ксении должно быть каким-то образом опровергнуто, – заявил один из родственников. – Мы знаем, что она уехала из России в возрасте десяти лет; мне также известно, что Нина и Ксения не очень-то часто встречались с семьей дяди Ники, но даже тогда, когда они встречались, они были еще слишком молоды». {24}

Пребывание претендентки в доме Ксении Георгиевны растянулось более чем на пять месяцев, и в течение этого времени брак хозяйки дома, который уже был на грани, распался. Супруг Ксении Георгиевны не выдержал неприятностей, связанных с необходимостью принимать в своем доме такую трудную гостью. Здесь часто возникали споры, и непредсказуемый темперамент фрау Чайковской и частый переход в настроении из одной крайности в другую подтачивали и без того хрупкий мир в доме {25}. Ксения легкомысленно обещала претендентке, что она как-нибудь устроит ей в Копенгагене встречу со вдовствующей императрицей, и не смогла выполнить обещание {26}. Но все неприятности были обусловлены не тяжелым характером фрау Чайковской или невыполненным обещанием и не распавшимся браком Ксении. Ее главной ошибкой было то, что она предоставила Глебу возможность неограниченно общаться с фрау Чайковской. Враждебность и отсутствие взаимопонимания, воцарившиеся в «Кенвуде» за эти месяцы, в большей части были результатом упрямого и недальновидного поведения Глеба.