Проблемы начались, когда после возвращения Боткина из замка Зееон в Америку он опубликовал серию статей о претендентке. Интерес к ее личности, в особенности в Америке, был настолько велик, что, как вспоминал Глеб, «он был буквально завален заказами на статьи», и эти заказы сулили весьма немалые доходы. На первых порах он был осторожен и даже отказывался от тех предложений, которые могли бы обогатить его лично {27}. Однако со временем его вера в Ратлеф-Кальман и убеждение, что она снабжает его точными сведениями, привели к появлению преувеличений. Герцог Лейхтенбергский лично выразил протест по поводу одной из статей Глеба, настаивая на том, что в ней допущены недопустимо грубые искажения его высказываний, и судя по всему, Глеб был вынужден это признать {28}. То, что Глеба уличили во лжи, нисколько не помогло остановить его растущее безрассудство. После одной из его публикаций великий князь Андрей Владимирович возмущался: «Тон последней части статьи абсолютно недопустим… Глеб здесь берет за основу не факты, но бессовестные и лживые сплетни. Неужели у Глеба совсем нет ни разума, ни такта, чтобы понять, как это неуместно и даже вредно для русского человека поливать грязью свой собственный народ на страницах зарубежной прессы? Столь же недостойными я нахожу его пассажи, направленные против великого герцога Гессенского… Он практически уничтожил больного человека». {29}

Однако Глеб видел врагов повсюду, он был убежден, что семейство Романовых отказывает Чайковской в ее притязаниях потому, что иначе она сможет получить деньги, положенные Николаем II в банки Европы. Считая своей задачей защиту прав «Анастасии», Глеб становился все более и более настойчивым в стремлении заставить фрау Чайковскую подать иск с претензией на долю богатств, которыми, по всеобщему мнению, владеют Романовы. На первых порах его приезды в «Кенвуд» и визиты к претендентке носили дружественный характер, хотя при этом он не разделял осторожность, которую Ксения Георгиевна проявляла в отношении ко всей ситуации. Но вскоре он, судя по всему, пожаловался фрау Чайковской, что княгиня не особенно печется о ее интересах. Являясь человеком недоверчивым и подозрительным, фрау Чайковская всегда болезненно реагировала на любые подозрения, какими бы беспочвенными они ни были, и она начала изливать переполнявший ее гнев на свою несчастную хозяйку дома. Конфликт быстро перерос в шумный скандал с участием трех действующих лиц. Ксения обвиняла Глеба в желании использовать Чайковскую в рекламных целях, Глеб обвинял Ксению в том, что она по приказу семейства Романовых удерживает претендентку в «Кенвуде» в статусе пленницы. За этим последовали нелепые, непримиримо враждебные пресс-конференции и заявления, которые были сделаны для прессы обеими враждующими сторонами и которые не помогли никому, а меньше всего претендентке. {30} Позже Глеб настаивал на том, что однажды Ксения Георгиевна сказала ему, что великие княгини Ксения Александровна и Ольга Александровна, знающие о том, что претендентка является их племянницей, были готовы выплатить ей большую сумму денег и обеспечить ее содержание, если она согласится отозвать свой иск и таким образом откроет им дорогу, фамильному наследству – счетам, заведенным Николаем II в Европе {31}.

Ксения Георгиевна утверждала, что это ложь и нелепость. «Я никогда, никогда не говорила подобных вещей, – заявила она позднее. – Слишком уж враждебным было отношение моих тетушек, чтобы представить себе, что они могли сказать такую вещь» {32}. На самом деле мало кто верил в предложенный Боткиным вариант развития событий, но ущерб уже был причинен. Он продолжал настраивать Чайковскую против хозяйки дома, приютившей ее, и вскоре обстановка в «Кенвуде» накалилась до предела. Кому бы ни принадлежало это решение – самой ли Ксении Георгиевне, ее ли мужу Уильяму Лидсу или самой фрау Чайковской, – но в августе претендентка бежала из поместья вместе с Глебом. «Вы знаете, – позже сказала Ксения, – она просто ненормальная» {33}.

Фрау Чайковская 10 августа зарегистрировалась в отеле «Гарден Сити» на Лонг-Айленде. Чтобы избежать встреч с любопытными репортерами, Боткин записал претендентку под именем «миссис Юджин Андерсон», и вскоре оно трансформировалось в известное «Анна Андерсон». {34} Обслуживать ее был приставлен швейцар по имени Вальтер Рух, поскольку он мог объясняться с ней на немецком языке. Из этого можно сделать вывод, что ее способности бегло говорить на английском языке по-прежнему оставляли желать лучшего. В противовес тем, кто считал ее немецкий очень плохим, Рух считал, что она говорила на «очень хорошем» немецком языке, правда, при этом отметил, что ему показалось, что у нее был «иностранный акцент». {35}

И теперь именно Глеб Боткин пытался вывести претендентку из того отчаянного положения, в котором она находилась течение предыдущих десяти лет. Он нанял Эдварда Фоллоуза, члена коллегии юристов города Нью-Йорка, чтобы тот защищал финансовые интересы Чайковской. С момента казни Романовых в Екатеринбурге прошло десять лет, и Глеб опасался, что оставшиеся в живых члены венценосного семейства могут оспорить права на наследство, подав иск против любого возможного банка в Европе. Глеб встал на этот путь не потому, что сам был жаден и надеялся получить выгоду в случае обнаружения подобных счетов, а потому, что действительно был озабочен будущим фрау Чайковской. У него самого денег было немного, и он не мог позволить себе заботиться о претендентке, но вместе с тем он считал, что ей должны быть созданы хотя бы скромные условия существования. Когда Фоллоуз тем летом готовил для Андерсон завещание, она, не ставя никого в известность, назвала основными наследниками Глеба и Татьяну. Глеб каким-то образом узнал об этом и заставил Фоллоуза составить новый документ, согласно которому, в случае если претендентка сочтет нужным завещать ему какую-то сумму денег, все права на них получит американский Красный Крест. {36}

С этого времени финансовая проблема стала камнем на шее у Анны Андерсон, что послужило подтверждением для тех, кто подозревал ее в мошенничестве и полагал, что иск, выдвинутый ею, был не чем иным, как недостойной попыткой прибрать к рукам мифические богатства Романовых. Все деньги, которыми обладали Романовы до революции, пропали, и это было очевидно. Но каково положение дел со счетами за рубежом? Деньги были. Это были как государственные, так и частные активы. Различие между этими видами вкладов сохранялось лишь в памяти самодержавно мыслящих Николая и Александры. Все активы в Германии были заморожены, а те, что находились в Англии, по утверждению членов семьи Романовых, были из патриотических соображений возвращены, чтобы оплачивать военные расходы. На самом деле деньги были оставлены в Банке Англии, поскольку сэр Джордж Бьюкенен, посол Великобритании в России, часто доставлял императрице достаточно большие суммы денег {37}.

Крайне загадочном оставался вопрос, сохранились ли хоть какие-нибудь деньги Романовых и в каких именно финансовых учреждениях? Анна Андерсон сообщила Фоллоузу, что Николай II положил в Банк Англии на имя каждой из своих дочерей по 5 миллионов рублей, и эти деньги предназначались им в качестве приданого. По словам Андерсон, она говорила об этом Ольге Александровне, когда та навещала ее. {38} Многие сторонники Андерсон считали, что сведения об этом предполагаемом богатстве и привели к тому, что жадные Романовы, живущие в изгнании, не признали в ней дочь русского императора Анастасию. {39}