глубокие фиолетовые тени, хотя сегодня (Мартин это знал) Густав проспал двенадцать часов кряду и плотно поел (бифштекс в панировке с картофелем и луковым соусом в «Юллене Праг»).

– Что глупо? – переспросил Густав, и Мартин понял, что тот уловил только конец фразы.

– Что работа отнимает целую прорву времени.

– Вот, и я о том же. Безумие.

– Вечером вообще не остаётся сил. Только к воскресенью удаётся оклематься, но что толку – над тобой уже занесён топор понедельника. Говорят, к этому можно привыкнуть, но вот только когда же это наконец произойдёт?

– Привыкнуть можно, вопрос в том, к чему ты привыкаешь, – философски заметил Густав.

– Полагаю, к тому, что ты крепостной.

– All in all you’re just another brick in the wall [62]. Куда я дел фильтр?

В приступе экономии Густав перешёл на самокрутки. Он получил стипендию и, чтобы не спустить деньги на что-то другое, сразу купил холст и масло и был очень доволен собственной находчивостью. Деньги исчезали у него из карманов, как будто он в буквальном смысле ими сорил. Случалось, оплачивая счёт, он добродушно искал сотню, которая «точно где-то была». И никогда не стыдился, если не находил ничего, кроме монет, каких-то бумажек, чеков и спичечного коробка. Разумеется, он снова платил – выуживал мятую пятисотенную после того, как продал картину или получил денежный перевод от бабушки, и настаивал на десерте или коньяке к кофе. Для Густава деньги представляли собой нечто такое, что просто откуда-то появляется. Когда же они исчезают, приходится какое-то время довольствоваться самокрутками и дешёвым вином, но потом они обязательно заводятся снова.

Мартин же, вместо привычной работы на почтовом терминале, летом устроился почтальоном, это позволяло проводить больше времени с Сесилией. В первые недели после пробежек по лестницам с почтой и рекламными буклетами у него болело всё тело, и уже в девять он чувствовал смертельную усталость. Если сейчас немного подремать, к вечеру он будет пободрее, но он должен поговорить с Густавом о Сесилии. Мартин закрыл глаза.

– Именно «крепостной», – произнёс Густав, словно он, уже имея опыт рутинной работы, решил, что это не для него.

– Сизиф, надо думать, счастлив, – сказал Мартин.

– Что?

– Камю. Из «Мифа о Сизифе». Слушай, мы с Сесилией собираемся выпить вечером пива – давай с нами, а?

Густав ответил не сразу:

– Я планировал…

– Пойдём. Рано или поздно ты должен с ней познакомиться.

– Мы уже знакомы.

– Вы виделись три секунды.

– Она кажется приятной.

– Почему ты тогда не можешь просто выпить с нами пива?

– Хорошо, – вздохнул Густав. – Но только один бокал.

– С каких пор ты начал останавливаться на одном бокале?

– В общем, вы теперь вместе.

– Думаю, да. Ну, или не знаю.

– Ты не знаешь, вместе вы или нет?

Уже несколько недель они регулярно встречались. Чаше всего у неё, но иногда приходили в «коммуну» на Каптенсгатан. (Она заметила, что это не в прямом смысле «коммуна», а квартира, которую снимают два человека.) Они вели себя ровно так, как ведут себя те, кто «вместе». Медленно гуляли в Слоттскугене и кормили уток чёрствым багетом. Готовили еду, которую оба не очень любили (цыплёнка в апельсинах), одновременно слушая музыку и между делом выпивая всё вино, предназначавшееся к ужину. Часами лежали под цветущими вишнями возле Аннедальсеминариет, расстелив на земле плед. Ходили в кино. Искали старые пластинки. Катались на велосипедах до Сальтхольмена. Ездили за город на её разваливающемся старом «вольво».

Мало-помалу он все о ней узнал. Бо́льшую часть детства она провела в Аддис-Абебе, где её отец-врач руководил специализированной клиникой для женщин с осложнённым течением беременности. После возвращения в Швецию семейство Викнер пару лет проживало под Гётеборгом, а потом перебралось в Стокгольм. Сесилия, похоже, не имела ничего против географической дистанции, Мартину это тоже нравилось. Семью девушки он всегда воспринимал как неизбежное зло, приложение, с которым обязывал считаться социум. Но что хорошего в семье? Произвол семейных ограничений, правила, которых придерживаются не потому, что на это есть осмысленные причины, а просто потому что так надо, – всё это неразумно и ограничивает. На самом деле – Мартин думал об этом не раз, – на самом деле философия и семья – это два противоположных полюса. Семья – это коллектив, схема действия которого неясна, а мотивы иррациональны. Философия же, напротив, оплот разума, небесный корабль мысли, парящий над семейным месивом: философия a priori требует одиночества. Шопенгауэр не нуждался в семейных рождественских обедах. Ницше не было дела до воскресных стейков, за исключением, пожалуй, того времени, когда он общался с Рихардом Вагнером. Сартр так никогда и не женился. Витгенштейн жил в горах и по большей части отвергал все, что можно назвать семьёй.

Таким образом, в истории Сесилии мать, отец и трое младших детей Викнеров остались абстрактными персонажами. Когда ей исполнилось шестнадцать, она поселилась в коммуне в Хаге, обзавелась там комнатой, в которой жила вместе со своими книгами. Соседи устраивали вечеринки, трахались, играли на гитарах, печатали трафареты на матричном принтере, готовили чечевицу, ходили на демонстрации против ядерного оружия, учились, набивали ботинки снегом, спорили о коммунизме, расправлялись с традиционной семьёй, стоя во дворе, орали в закрытое окно: «Но ты же обещал, Микки!» А потом их дом снесли. И Сесилия нашла квартиру на Кастелльгатан, в которой Мартин и провёл бо́льшую часть ночей последнего месяца.

Но случались и дни, когда они не виделись и не звонили друг другу. Сесилия могла выпрыгнуть из постели, одеться, ругаясь из-за того что опаздывает, и убежать на работу – в дом престарелых, где главным образом читала в ожидании какого-нибудь поручения – и на прощание лишь быстро поцеловать его и ничего не сказать о том, когда они увидятся в следующий раз.

– Всё выглядит так, как будто вы вместе, – зевнул Густав.

– Но мы никогда не говорили об этом.

– А надо? Если люди вместе, это и так ясно.

– Легко говорить тому, кто всегда один.

– В твоём варианте эта концепция не особо привлекательна. Сплошные страдания и муки. Так что там с пивом?

Она ждала их в кафе на Скансторгет.

– Зачем сюда? – спросил Густав. – Мы же никогда тут не были.

– Это нормальное место. У них дешёвое пиво.

– Но почему нельзя пойти в «Прагу» или в тайский?

И в первом, и во втором наверняка сидит кто-нибудь из знакомых, а этого Мартин хотел избежать.

– Сесилия уже здесь, – ответил он.

– Странное место, должен я всё же сказать.

Мартин вздохнул и вошёл внутрь первым. Продымлено до потолка, вяло жужжат вентиляторы. У окна сидела Сесилия. В