лучах яркого вечернего солнца её волосы горели, а блузка светилась. Заметив их, она отложила в сторону книгу, которую читала. На столе стояла пустая чайная чашка. Густав и Сесилия поздоровались за руку.

– Мы мельком встречались, – сказал Густав вежливым голосом, обычно предназначавшимся для взрослых и сотрудников учреждений.

– Да. В Лонгедраге.

Они как будто попали в пузырь тишины. Все смотрели на столешницу.

– Я закажу, – сказал Мартин. – Пиво? Все будут пиво? Или вино? Что ты будешь пить, Сесилия?

Девица в баре была нерасторопной и медлительной. До чего там у них дойдёт, когда он наконец вернётся и сможет помочь? Если они сидят и просто молчат, это хорошо или плохо? Плохо, конечно, плохо. Он оставил на барной стойке скомканную купюру, взял запотевшие бокалы и поспешил назад.

– …и немного подрабатываю в доме престарелых, – говорила Сесилия.

– Да, и как там – интересно?!

– Интересно? Я бы, пожалуй, выбрала другое наречие. Там нормально. Старики милые. А ты? Работаешь где-нибудь летом?

– Нет, я… – Густав начал рыться в карманах и в конце концов нашёл коробочку, в которой хранил свои самокрутки. Одну из них сунул в рот и принялся искать зажигалку. И именно в тот момент, когда Мартин собрался что-нибудь, всё равно что, сказать, ответил:

– Я не работаю. В отличие от моего друга-почтальона. – Густав стукнул Мартина по спине и продолжил: – Что скажешь, Мартин? Я что-нибудь потерял? Ты чувствуешь себя частью большой общественной машинерии?

– Разумеется. Я чувствую себя незаменимой шестерёнкой в зубчатой передаче.

– А ещё ты чувствуешь радость труда, – произнёс Густав.

Сесилия переводила взгляд с Мартина на Густава и обратно с улыбкой, слегка напоминавшей о да Винчи, улыбка могла означать всё что угодно. Он должен сменить тему, они не должны говорить о работе. Но Густав его опередил.

– Но вообще ты учишься? – спросил он, хотя ответ ему был известен.

– Да, на историческом.

– Звучит интересно.

Сесилия кивнула. Вытащила из сумки пачку сигарет. Густав услужливо предложил зажигалку. Она убрала волосы и склонилась над пламенем.

– Но это, как бы, старая история или?..

Во время этого безнадёжного интервьюобразного опроса Мартин наблюдал за своей девушкой, или кем там она ему приходилась. Свободной от сигареты рукой Сесилия то и дело совершала движение: кончики пальцев по порядку касались подушечки большого, сначала от мизинца до указательного, а потом от указательного до мизинца. Затягиваясь, она всегда немного щурила глаза. Голос звучал как обычно, но она была на удивление немногословной. Это из-за Густава, который упорно продолжал задавать вопросы пожилого родственника. Кажется, она подавила зевок?

Чаще всего Сесилия напоминала бедную и не слишком следящую за собой Одри Хепбёрн, но сейчас она выглядела достойно и образцово. Такие девушки берут поносить мамино жемчужное ожерелье и на посиделках с подругами едят бутерброды с сыром в чисто прибранной квартире где-нибудь в Тюннереде [63]. При взгляде на неё незнакомец предположил бы, что под столом скрыты идеально выглаженные джинсы или юбка до колен. Для сравнения – внешний вид приятелей Густава заставлял прохожих оборачиваться, а некоторых особо выделяющихся периодически за это даже били.

Сесилия предложила купить всем по второму бокалу и ушла к барной стойке ещё до того, как они успели возразить. На ней были фланелевые брюки, слишком короткие, широкие и шуршавшие при ходьбе: девушка с жемчугом на шее такие не надела бы под дулом пистолета. Мартин почувствовал облегчение.

– Я, пожалуй, успею выпить ещё одно пиво, – сказал Густав.

Сесилия вернулась к столу с бокалами и плавно опустилась на свой стул. Посмотрела в сторону Мартина, но тот сделал вид, что пьёт. Он должен перехватить инициативу в этой обречённой беседе, но как? Ни одной мысли в голове. Если он заговорит о почте, лучше не станет. Может, о романе. Он написал кое-что, пока они с Сесилией были не вместе, и пытался отвлечься от того, что они не вместе, но сейчас они уже наверняка вместе. Да, надо завести разговор о романе. Скажем, трое интеллектуалов сидят в кафе и обсуждают Условия для Творчества; примерно так он и представлял себе нынешнюю встречу. Но пока он искал подходящий момент для того, чтобы сменить тему, Сесилия его опередила:

– Я видела у Мартина одну из твоих работ, – кивнула она Густаву. – Напоминает Хаммерсхёйя, но без его клаустрофобии.

– Ты знаешь Хаммерсхёйя?

– У родителей моей матери была одна его небольшая картина – масло, интерьер без женского образа. Довольно мрачная.

– Женщина, даже если мы видим только её спину… – произнёс Густав, – важна для… – Он широко махнул рукой в поисках слов.

– Психологического напряжения? – предложила Сесилия.

– Точно!

– Мне всегда казалось, что Хаммерсхёй незаслуженно оказывается в тени Крёйера и прочих.

– Для публики он менее понятен, – наклонился вперёд Густав. – Крёйер, разумеется, потрясающий художник, но многие из его сюжетов при этом банальны. Между возвышенным и банальным грань зыбкая.

– Чтобы уйти от банальности, нужен большой талант, – произнёс Мартин, потому что давно ничего не произносил. Хаммерсхёйя он видел несколько лет назад в Копенгагене на той самой выставке. Но Крёйер? Он вспомнил картину в Художественном музее, которая всегда вызывала у него желание напиться где-нибудь в беседке.

– Крёйера воспримет любой, – продолжил Густав, как бы подчёркивая свои слова взмахами зажатой в руке сигареты. – Не любить Крёйера – это то же самое, что не любить милых собачек. Это то же самое, что не любить мороженое.

– Что, собственно, и есть умонастроение времени, – сказала Сесилия.

– Конечно. Но не следует забывать, что Крёйер однажды был бунтовщиком.

– А он действительно был? – спросила Сесилия. – Я имею в виду, что импрессионизм уже какое-то время существовал? Так ведь? Во Франции? Не он был первым.

– Я возьму ещё пива, – сказал Мартин.

Он смотрел на них, стоя у барной стойки. О чём они говорят, Мартин не слышал, но Сесилия смеялась, а Густав размахивал руками.

– Выпьем же! – сказал Густав, когда Мартин вернулся к столу. – За датчан, образцовый народ!

Спустя несколько часов они брели по улице. Стояла тёплая ночь, в наэлектризованном синем небе висел серебряный месяц, окружённый россыпью звёзд. В липах на Овре Хусаргатан пели невидимые птицы. Сесилию слегка покачивало, и ей пришлось опереться на Мартина. Он обнял её за плечи.

– Куда мы идём сейчас? – спросил Густав, бросив окурок на землю. – Ближе всего Французский клуб.

– Что это такое? – спросила Сесилия.

– Ты там ни разу не была?! – заорал Густав.

– Что в этом такого особенного?

– Ты живёшь в пяти метрах от этого заведения, – сообщил Мартин под хохот и аплодисменты Густава.

– И всё-таки что это? – настаивала Сесилия. Она взяла под руки