Мы подошли к могиле, которую я особенно жаждал посетить, — к могиле Чарлза Эндрю Миллза с виллы Миллз, который так развлекал посетителей Палатина в первой половине прошлого века. Хотя он появляется в бесконечном количестве дневников и путевых заметок, ни один из писателей подробно не рассказал о нем и его происхождении. Он фигурирует во многих историях как «эксцентричный шотландец», хотя был шотландцем лишь по матери, а в его эксцентричности можно и усомниться, если она проявилась лишь в перестройке виллы Спада на Палатине, которую он превратил в модную резиденцию в готическом стиле. Подозреваю, что Миллз был снобом, одним из тех эмигрантов-британцев, которые за границей достигли более высокого социального статуса, чем, возможно, достигли бы на родине. Тем не менее, судя по всему, он был добрым и щедрым хозяином, а леди Блессингтон находила его «приятным». Он интересен уже тем, что был последним жителем Палатинского холма. На своей невероятной готической вилле, украшенной медальонами с изображениями розы, чертополоха и трилистника и со скульптурными изображениями чертополоха у ворот, что называется, на руинах дворца Домициана, он развлекал своих гостей. Некоторым казалось, что вилла и ее цветочные клумбы сообщают Палатину некий дух предместья, и, возможно, так оно и было. Миллза иногда путали с сэром Чарлзом Миллзом, банкиром, а еще — с Миллзом, который помог основать клуб «Гаррик».[90]

Его могила находится в той же части кладбища, что и могила Шелли, номер семнадцать в двенадцатом ряду, и кладбищенские книги содержат такую запись: «Чарлз Андреас Миллз. Эсквайр, англичанин, 1786 года рождения, умер 3 октября 1846 года». К сожалению, могила — в списке тех, которые не подлежат обновлению, поскольку ни один из членов семьи не заплатил ни за участок, ни за уход за простой травертиновой плитой, хранящей имя последнего хозяина, давшего обед на Палатине.

Всего в нескольких ярдах от протестантского кладбища находятся могилы четырехсот британских солдат, погибших в Риме и окрестностях в последнюю войну. Их родственники могут думать, что они мирно спят в английском саду с зеленой травой и цветами, в тени деревьев, в нескольких шагах от ворот Святого Павла. Сидя на кладбище, я наблюдал зрелище, от которого всегда сжимается сердце: родители, медленно идущие по геометрически четким дорожкам, отыскивая могилы своих сыновей.

Самая поразительная деталь этой декорации — уединенный холм, который поднимается за британским военным кладбищем и имеет высоту более ста футов. Он мрачен и напоминает кучу мусора, а на вершине его установлен крест. Это искусственно насыпанный холм из горшков — самая большая коллекция римской керамики в мире. В древние времена глиняные сосуды из находившихся по соседству доков складывали здесь столетие за столетием, и хотя доков уже больше нет, этот странный холм все еще здесь, и его явно невозможно разрушить. Амфора в древние времена была стандартной мерой не только жидкости, но и зерна, которое никогда не перевозили навалом, боясь, что груз может просыпаться из-за качки. Еще в амфорах везли масло, воск, вино, смолу, мед, оливки и зерно. Если амфора разбивалась в дороге или при разгрузке, ее привозили сюда, на место, определенное для такого случая чиновниками.

Я вскарабкался на холм, который носит название Monte Testaccio — Горшечная гора, и подумал, что это — самая любопытная древность в Риме. Ноге не было никакой опоры, так как на холме ничего не росло, и с каждым шагом я обрушивал целый дождь горшков, а когда воткнул в склон холма палку, то потревожил огромное количество черепков и ручек от амфор, которые лежали здесь столетиями. Много горшков, думаю, попало сюда из Мавритании, теперешней Северной Африки, и из Бетики, теперешней Андалусии. Некоторые горшечники помечали ручки амфор своими инициалами, и, покопавшись немного, я достал таких две-три. Тут я вошел в азарт и продолжал охоту, пока мои карманы не наполнились черепками с клеймом. Два маленьких мальчика, которые до этого играли на склоне холма, решили, что будет намного забавнее мне помочь, и через пятнадцать минут мы насобирали столько, что я уже умолял их больше не искать.

Горшечная гора, как и катакомбы, — единственные напоминания о повседневной жизни людей. В изумлении смотришь на эту огромную гору битых горшков, рисуя в своем воображении прекрасные корабли, идущие через Средиземное море с грузом зерна и меда. Высота Горшечной горы говорит о том, какими обширными были склады зерна и рынки. Представляешь себе рабов, идущих за покупками, хозяек с корзинами. Возможно, где-нибудь в глубине есть горшок, чье содержимое потом попало на стол Лукуллу; возможно, где-нибудь есть осколок горшка с испанскими оливками, которые съел Август или попробовал Гораций.

У подножия холма примостились разнообразные винные лавки и погребки. Некоторые из них вдаются довольно глубоко в холм, и особые изоляционные свойства керамики помогают сохранять вино прохладным весь год.

9

Выдался прекрасный день для посещения садов виллы д'Эсте в Тиволи, которые мне никогда не приходилось видеть. Рим изнемогал от духоты и зноя, и я подумал, что настал идеальный момент для того, что римляне называют scampagnata.[91]

Поезд спешил через Кампанью к Сабинским горам, это приблизительно миль тридцать, и моими попутчиками в купе оказались молодой бородатый художник-француз и его жена. Они путешествовали по Италии на велосипедах, останавливаясь на день-другой, когда им хотелось порисовать, и снова отправляясь в путь. Их способ состоял в том, чтобы пересаживаться из поезда в поезд, а каждый новый город для них был центром, из которого они совершали велосипедные прогулки по окрестностям. Молодой человек показался мне заносчивым, он довольно грубо обращался со своей хорошенькой женой, которая, похоже, не возражала. Ясно было, что она полностью подпала под его влияние и смотрит на него как на гения, как на истинного художника. Он выглядел этаким лохматым обитателем Латинского квартала XIX века, а она, со своей челкой и миндалевидными глазами, могла бы пить перно в обществе Мане. Я недостаточно разбираюсь в современном искусстве, чтобы сказать, хороши ли были наброски, которые он доставал из своей разбухшей папки, но тем не менее, хоть и с некоторыми трудностями, я узнал Казино Боргезе, Пинчьо, храм Асклепия в садах Боргезе. Может быть, мне выпало счастье видеть работы будущего Ван Гога, но что-то я в этом сомневаюсь.

Им обоим нравились итальянцы, правда, за исключением римлян, которых они считали грубыми и неприветливыми. Юная жена была полностью поглощена своим обидчивым и язвительным мужем и не могла высказать ни одного суждения, не посмотрев сначала на него с надеждой на одобрение. Я подумал, что ей еще многому придется научиться и что в будущем ее ждет немало неприятностей. А пока античный пейзаж с фермами, больше похожими на крепости, оливковыми рощами, домашней скотиной взбирался вверх по склонам холмов. И скоро мы были уже в Тиволи. Мои молодые друзья немедленно навьючили свои пожитки на велосипеды и умчались по дороге вдаль.

Удивительно, как воздух летом меняется, стоит отъехать всего час от Рима, даже если вы на небольшой высоте, на которой находится Тиволи — всего лишь около семисот футов над уровнем моря. Это объясняет страсть античных римлян к загородным виллам, а также постоянные летние переезды Плиния, Горация, Мецената и других наших старых знакомых. Все они от берегов Тибра стремились на холмы. Я прошел маленький городок насквозь и вышел к знаменитым каскадам, где река Анио совершает головокружительный прыжок в долину. Взглянув из долины вверх, я увидел на некотором расстоянии, высоко, на самом краю холма, симпатичный маленький круглый храм Сибиллы, чья низкая крыша выглядела словно шляпа на танагрской статуэтке. Думаю, из всех реликвий античности эта чаще всего воспроизводилась в английской провинции нашими предками. Подобно Колизею, это — нечто, что человек как бы знает с рождения, и все же бывает удивлен, увидев перед собой этот храм, так похожий на старинную акварель.