Тут следует отметить, что господин Вернар едва ли был прирождённым дипломатом; по складу своего ума он имел несомненный талант хозяйственника и управленца, который проявлял весьма ярко и полно в годы становления министерства. Держась в некотором отдалении от дипломатических интриг, он единолично обеспечивал здоровое функционирование самой системы — до тех пор, пока господину Се-Ньяру не приспичило жениться и привести к себе жену. Постепенно та взяла многие хозяйственные хлопоты на себя, и сейчас Вернар мог с чистой совестью оставить свои дела.

Разлука, тем не менее, казалась горька всему министерству — за годы совместной работы дипломаты привыкли видеть друг друга товарищами и соратниками, не говоря уж об анжельском кружке, в котором Вернар был негласным главой, как самый старший и самый влиятельный на оставленной родине.

Казалось, что вместе с ним из министерства уходит какой-то внутренний стержень.

Поздним вечером Вернар ускользнул с проводов, которые неизбежно превратились в попойку, и устроился на заднем дворе с трубкой, пытаясь разглядеть где-то в небе созвездия, которые в Анджелии он уже не увидит.

Ему было странно. В своё время казалось, что он оставил на родине жизнь, душу и сердце, и ничто не связывает его с новым пристанищем, кроме вытащенной им из бойни кучки отщепенцев, единственно ради которых он принуждал себя жить, бороться и работать.

Ему всё казалось, что жизнь осталась там, в Анджелии, за стеной огня, в другом мире, где светилась улыбка жены, раздавался колокольчиком смех дочери, сияли глаза сына. Что с этой жизнью всё закончено и для него.

Теперь же он с удивлением отчётливо понимал, что за эти семнадцать лет в нём выросло новое сердце, в залах этого министерства зародилась новая душа, и что, как бы далеко он ни уехал, часть его, часть его жизни останутся тут.

От размышлений его отвлекло ощущение пристального взгляда.

— Жалеешь, что отпустил? — не оглядываясь, спросил Вернар.

На удивление трезвый Канлар выразительно промолчал.

Покряхтывая, Вернар выбил пепел из трубки о привычный удобный камень, который сам принёс на это место восемь лет назад именно для этой цели, развернулся и подошёл к названному сыну, который облокотился на косяк, сложив руки на груди.

— Не жалею, — наконец, тихо ответил тот. — Ты анжелец до последнего кровеносного сосуда, и ты и так слишком долго задержался тут из-за нас.

Вернар хмыкнул и облокотился на второй косяк, приняв зеркальную позу.

Было со всей определённостью ясно, что Канлар моргает подозрительно часто, а дышит подозрительно неровно.

С не меньшей определённостью было заметно, что руки Вернара дрожат даже сложенными на груди.

— Ну, — спустя три минуты молчания продолжил тему «анжелец до последнего кровяного сосуда», — сдаётся мне, я слишком надышался райанским воздухом, чтобы остаться прежним.

Канлар выразительно приподнял бровь. Вырывавшийся из-за двери свет позволял разглядеть его мимику в деталях, чего нельзя было сказать о застывшем в тени Вернаре.

— Не мальчишка он уже, — ворчливо, но добродушно хмыкнул последний, подался вперёд и крепко обнял друга.

Крепко, но недолго, потому что, кажется, оба испугались оказаться слишком чувствительными. Момент, тут уж не поспоришь, выдался весьма драматичным.

— Окопаюсь там, — куда-то в сторону махнул рукой Вернар, имея в виду Анджелию, — женюсь, Канлейрон подниму… а там — жди в гости, твоё величество.

— Вот как? — безуспешно попытался изобразить невозмутимость Канлар, но враз рассиявшиеся глаза выдавали его с головой.

Вернар хлопнул его по плечу, и, входя в комнату, проворчал:

— Запали вы мне в душу, райанцы. Запали!

Канлар ощутимо повеселел и крикнул вслед:

— Смотри же! Оставлю твои комнаты за тобой!

— Ещё чего! — остановился и обернулся он. — Подыщи что-нибудь комфортнее, чтобы супругу не стыдно было привести!

— Даже так? — совсем развеселился Канлар.

— Но помирать буду на родине! — веско поднял палец Вернар. — И тут уж, твоё величество, не обессудь! Будь ты хоть трижды королём — чтоб уважил старика и приехал проститься!

…если у королевы и был совершенно изуверский способ плакать, то её муж, пожалуй, мог дать ей фору в этом искусстве извращений, потому что этой ночью он плакал не только беззвучно и бездвижно, но даже и без слёз.

Однако всякий, кто хоть раз плакал без слёз, может подтвердить: так гораздо больнее.

Если бы Кая когда-нибудь узнала, что происходило с мужем, пока она тихо и мирно спала, — он бы всю жизнь горячо жалела, что не проснулась.

И только спустя пять лет брака Канлар поумнел настолько, что научился жалеть о своём решении пережить эту ночь в одиночку.

В конце концов, люди женятся в том числе и для того, чтобы не быть одинокими в такие моменты.

Махийская пиратка Айде-Лин благополучно разминулась с анжельскими послами на пару дней и прибыла в столицу конно, в сопровождении всего одной немой служанки, ехавшей так же верхом.

Айде-Лин пользовалась всеми преимуществами своей вольной специальности: носила штаны, ругалась как портовый грузчик и жевала самокрутки. Поскольку прибыла она с мирным посольством, её костюм включал в себя всего лишь три атрибута убийства: саблю на одном боку, пистоль на другом и кинжал за отворотом ботфорта. По меркам Айде-Лин, это было всё равно что ехать голой — ни одного скрытого клинка (кинжал она за таковой не считала, он воспринимался каким-то неизбывным и всем известным атрибутом), ни одной внешне безопасной вещички, имеющей смертельный потенциал, да и без запасного пистоля она чувствовала себя несколько уязвимо.

Поэтому вы можете вообразить возмущение этой девицы, когда на входе в министерство внешней разведки у неё потребовали сдать оружие под тем, видите ли, предлогом, что в помещении находится король-консорт!

Для Айде-Лин это было всё равно, как если бы благовоспитанную леди пригласили зайти в одном исподнем.

Однако приказ главаря пиратов был недвусмысленен и обжалованию не подлежал: ей нужно было постараться провести переговоры успешно и не запороть их своим вызывающим поведением. Субординацию, которая базировалась на грубой силе, Айде-Лин нехотя признавала, поэтому, скрипнув зубами, сдала саблю и пистоль.

Кинжал благополучно не заметили, а пиратка напоминать не стала.

В зал совещаний Айде-Лин зашла аккурат в тот момент, когда Канлар что-то вещал. Нимало не смутившись, Айде-Лин доброжелательно махнула ему рукой, мол, продолжайте-продолжайте, и смирненько уселась на ближайший свободный стул.

Растерявшись всего на секунду, Канлар благополучно закончил свою речь и уставился на девицу, всем выражением своего лица изобразив ожидание объяснений.