Мы с Освальдом оглянулись и увидели Уинни и Сэма, в ужасе уставившихся на нас.

— Боже мой! Боже мой! — кричала Уинни.

Сэм раскрыл рот и выпучил глаза.

Мы с Освальдом отскочили друг от друга и начали в панике хватать с пола одежду. Мне нужно было прикрыть наготу, поэтому я нацепила рубашку Освальда и его трусы-боксеры. Мне не хотелось смотреть на Уинни и Сэма, но я все равно взглянула на них.

Прикрыв срам брюками, Освальд заявил:

— Я могу все объяснить.

Очень смешная фраза, тем более что оправдания этому преступлению не было. Я совершила самый ужасный поступок на свете — предала свою подругу Уинни. С этим не сравнится даже тот факт, что я разрушила надежду на отношения с Сэмом. Я сама себя возненавидела.

— Неужели? — проговорила Уинни. — А я пришла сказать тебе, что я беременна.

Схватив свое платье, я пробормотала:

— Уинни, прости меня, прости меня, пожалуйста, прости.

А потом, как трусиха, сбежала.

Спотыкаясь, я шла прочь по дороге, и вскоре громкие голоса вампиров стали неразличимы. Острые камешки кололи мне ноги, но я заслужила эту пытку. Словно воровка, я прокралась к черному ходу. На мое счастье, кухня была пуста. Я нырнула в свою комнату, и тут мне навстречу, спрыгнув с кровати и помахивая хвостом, устремилась Дейзи. Я погладила ее по мохнатой голове и сказала со слезами в голосе:

— Прости, девочка, прости.

Надевая нижнее белье, джинсы, свитер и кеды, я уже вовсю плакала. В шкафу я обнаружила рюкзак, куда и начала запихивать свою одежду — всю, какую можно было уместить. Зайдя в ванную, я прихватила самые необходимые средства гигиены и затолкала их в свою сумку. Оставалась только пишущая машинка.

Она была моей. Освальд подарил ее мне. Я сунула рукопись в бумажный пакет, надела рюкзак на одно плечо, на другое нацепила сумку, а потом взяла в руки пакет и чемоданчик с пишущей машинкой.

Когда я крадучись вышла на кухню, Эдна уже стояла там, словно поджидая меня.

— Что, в сущности, происходит?

— Мне нужно уехать, Эдна. Я… спасибо вам за все.

Я плакала и хлюпала носом.

Эдна печально взглянула на меня.

— Что бы ни случилось, все можно исправить.

— Нет, Эдна, нельзя. Я ужасная. Я совершила непростительный поступок.

Она потянулась ко мне.

— Милагро, — проговорила Эдна, и я отпрыгнула в сторону. — Все будет хорошо, юная леди. Оставайтесь, все обязательно уладится.

— Нет, не уладится. Простите. Передайте всем, что я прошу прощения.

Невыносимо было видеть разочарование в ее великолепных изумрудных глазах.

Я помчалась прочь из дома. Находясь под действием рома и переживаний, вести машину я была не в состоянии. Во дворе стоял велосипед с корзинкой, который раньше хранился в комнате прислуги. Сунув в корзинку чемоданчик с пишущей машинкой, я неуклюже покатила по дороге, вдоль которой с обеих сторон росли деревья.

Мое досье, составленное вампирами, оказалось справедливым. Я была глупой, ненадежной, безответственной шлюхой. Калитка открылась автоматически, и я бесславно покинула загородную резиденцию графа Дракулы, оставив в ней добрых друзей, которых предала, безвозвратно утерянное будущее с Сэмом, свою собаку, курицу и садик.

Я прислонила велосипед к стене маленького магазинчика и вошла внутрь. У витрины с чипсами топталась массивная, коротко остриженная женщина. Тощий парнишка, стоявший за прилавком, взглянул на меня с любопытством.

— Вам помочь? — поинтересовался он.

— Здесь останавливаются какие-нибудь автобусы?

— Сегодня уже нет. Завтра утром.

— Когда примерно? Может, отсюда ходят поезда?

— А куда тебе надо? — послышался грубый голос у меня за спиной.

Женщина остановила свой выбор на воздушной кукурузе с сыром. В конечном итоге мой путь лежал в ад, но я объяснила, что еду в город.

— Я могу подбросить тебя почти до места, принцесса, no problemo'[91].

Она сказала, что ее зовут Сьерра-Мадре, а я ответила, что мое имя Долорес. Оставив велосипед возле магазинчика, я залезла в ее побитый пикап. Мы ехали в сторону горы. Перед нами вырос лес и закрыл индиговое небо, которое стало свидетелем моих грехов.

По радио передавали песни в стиле фолк, в которых говорилось об одиночестве, спасении, надежде и утраченной любви. Сьерра-Мадре подпевала. Я старалась не плакать. Еще не рассвело, когда мы въехали в небольшой городок. Женщина высадила меня возле уличной закусочной и сказала:

— Рада была познакомиться, куколка. Все наладится. Судя по твоему виду, хуже быть не может, верно?

— Спасибо. Ты сокровище.

Уверена, она слышала это уже раз сто, но все равно улыбнулась, отъезжая. В закусочной, чтобы скоротать время до приезда автобуса, я купила чашку пережженного, водянистого кофе.

Автобус тащился еле-еле, и ехать в нем было крайне неприятно. Как я могла поверить в явное вранье Освальда, что у него никогда не было секса с Уинни? Ведь я должна была заметить, что она беременна. Я просто бесчестная, эгоистичная сучка. Я даже презрения не стою.

В конце концов меня поборол коварный, обманчивый сон. Передышка была недолгой. Я видела запретные эротические сцены с участием Освальда, а потом оказывалось, что это не Освальд, а то ли Себастьян, то ли Иэн. Непонятное существо ублажало меня самыми невероятными, жуткими, прекрасными и ужасными способами.

По приезде в город звуки и запахи буквально атаковали меня. Утро еще не наступило, но огромные грузовики и фургоны уже с грохотом мчались по улице, изрыгая выхлопные газы. Где-то вдалеке выла полицейская сирена, а на дороге, чуть поодаль, кричали несколько человек. Ко всему этому примешивался постоянный гул миллионов механизмов и приспособлений, который я раньше даже не замечала. Вонь из мусорного контейнера — гнилостный дух отбросов и горький запах жареных кофейных зерен — еще больше утяжеляла туманный воздух. Я поежилась. Я забыла, как прохладно бывает в городе.

Сначала я подумывала пойти к Нэнси, но натыкаться на Тодда мне было нельзя: ведь он поддерживал отношения с Себастьяном и никогда не входил в Клуб поклонников Милагро. Тогда я села в другой автобус и приехала на окраину района Латино, где всего в нескольких кварталах от остановки жила Мерседес. Тесный старый домишко окружали такие же строения. Дом Мерседес был самым чистым. Ступени тщательно выметены, серая и белая краска на стенах еще свежая, на крыльце — два больших горшка с ярко-оранжевой геранью и плющом. Владельцы дома обитали на втором этаже, а Мерседес жила выше, в аккуратненькой двухкомнатной квартирке.