— А когда ваши дворяне перестанут надо мной смеяться?

— На кого вы собираетесь жаловаться на этот раз?

— На подлого Гиша!

— Опять?! Мне кажется, он стал для вас наваждением! В чем он опять провинился?

— Наставил рога, братец! Он наставил мне рога! Он спит с моей женой!

Король закатил глаза и утомленно вздохнул.

— Все опять сначала!

— Я бы сказал, что ничего не прекращалось! Даже во время смехотворного изгнания Гиша, каким вы его наказали за то, что он вертелся вокруг Мадам. Вы не должны были его возвращать! Что такое отправить мерзавца в Париж? Да ничего! Несколько часов на лошади, и он здесь!

— Вы застали их?

— В этом случае, подлец был бы убит на месте! — провозгласил мелодраматически принц. — Но мне сообщили об этом верные источники!

Прекрасно зная упорство Месье, король не сомневался, что брат будет донимать его до тех пор, пока он не предпримет каких-нибудь мер, и предпочел сразу сложить оружие.

— Постарайтесь успокоиться. Я немедленно прикажу маршалу де Граммону отправить де Гиша в армию принца Лотарингского, которая в самом скором времени направляется в Польшу. Я буду очень удивлен, если граф вернется из столь дальних краев, чтобы атаковать окна в безлунную ночь!

Сказано — сделано. Несчастный влюбленный собрался в поход, но перед отъездом попросил «друга» де Варда, которому доверял безоглядно, зайти к нему. Де Гиш хотел передать ему небольшую шкатулку, где хранил самые дорогие для него письма, чтобы тот спрятал ее в надежном месте.

— Мне трудно с ними расставаться, — признался граф де Варду со слезами на глазах. — Многие из них мне дороже собственной жизни. Но с собой я увезу только одно и буду хранить его у себя на сердце. Вам я доверяю свое главное сокровище. Позаботьтесь о нем! А когда я вернусь — если вернусь, — вы мне его отдадите. Если же не вернусь, сожгите их. Вы клянетесь, что именно так и поступите?

— Клянусь моей честью, — ответил де Вард, нисколько не боясь стать клятвопреступником, потому что честь для него стала смутным воспоминанием, связанным с временами ранней молодости.

Как только де Гиш уехал, де Вард сразу же открыл шкатулку и ознакомился с ее содержимым. «Сокровищем», конечно же, были письма Мадам, и они не оставляли никакого сомнения относительно ее любовной связи с де Гишем. Но там было и еще несколько писем совсем другого тона, и были они от графини де Шатильон. Эти письма представляли особый интерес, так как откровенно обнаруживали, что герцогиня была не только наперсницей, но можно сказать и посредницей в любовной связи ее госпожи.

Жизнь снова вошла в свою колею, но только не для графини де Суассон, о которой словно бы позабыли. Зато она не забыла ничего. Она считала, что необходимо покончить с Лавальер, и для этого приложила все усилия. Зная, как набожна королева, она попросила у нее тайной аудиенции в монастыре кармелиток, куда очень часто ездила Мария-Терезия. И во время этой аудиенции она без обиняков и утаек рассказала королеве всю правду, не пощадив юного чистого сердца, в котором безраздельно царил обожаемый супруг. Страдания Марии-Терезии были так жестоки, что она бросилась к ногам своей августейшей свекрови, прося позволить ей вернуться в Испанию после того, как она выполнила свой долг и подарила наследника своему сеньору и повелителю.

Разумеется, об отъезде королевы не могло быть и речи. Но Анна Австрийская понимала и была согласна, что такое положение вещей не могло и не должно было продлиться. Она призвала к себе Марию-Терезию и Генриетту, а после разговора с ними и Лавальер. Лавальер королева-мать просто напросто выгнала из дворца, поскольку не желала, так же как и ее невестки, оставлять при дворе это яблоко раздора.

Король в это время на сутки уехал, и бедная Луиза не могла призвать его к себе на помощь. Она укрылась в монастыре кармелиток в Шайо, никому не сказав ни слова. Между Тюильри и монастырем расстояние не так уж и велико, особенно если тебе всего двадцать лет, и Луиза де Лавальер прошла его пешком темной ночью. Она догадалась, что один из гвардейцев охраны узнал ее и следует за ней на расстоянии. Увидев, что девушка благополучно скрылась за воротами монастыря, и успокоившись относительно ее участи, гвардеец помчался в Пале-Рояль, дождался возвращения короля и сообщил ему все, что видел.

Последствия не заставили себя долго ждать. Его Величество охватил воистину королевский гнев. Недолгое время подумав, он отправился к невестке и застал ее в обществе герцогини де Шатильон и модистки. Принцесса часто пользовалась советами Изабель, обладавшей безупречным вкусом. Времяпрепровождение было одно из любимых, и все три дамы не грустили. Король издалека услышал их веселый смех. Но когда он появился на пороге, никто уже не смеялся. Догадаться, о чем пойдет речь, не составляло труда. Изабель собралась тактично покинуть комнату.

— Останьтесь, герцогиня! Вы не будете лишней, потому что полагаю, вы знаете, что произошло позавчера в покоях моей матери, равно как о жестокости, проявленной к мадемуазель де Лавальер. Говорят, что у Мадам нет от вас секретов.

— Но августейшая ваша мать может иметь секреты и…

— Останьтесь, Бабель, — распорядилась принцесса. — Я уверена, речь пойдет о мадемуазель де Лавальер, так что какие тут могут быть секреты? Мне больше не нравится, как она мне служит, и я отказалась от ее услуг, это мое право.

— И отказаться от них вы сочли нужным в покоях моей матери и в присутствии королевы?

— Вы плохо осведомлены, государь, — ответила Генриетта с ледяной улыбкой. — Меня призвала к себе королева-мать, выслушав горестную жалобу своей невестки.

— Жалобу? Вы меня удивляете! Королева никогда не жалуется. Она святая!

— Или сделана из того самого дерева, из которого их вырезают! Во всяком случае, до ореола еще далеко! Но даже святой может показаться недостойным положение, когда нежно любимый супруг изгоняет ее из своего сердца и помещает туда не блещущую никакими достоинствами девицу! И если король желает знать, где теперь эта девица, то никто из нас троих понятия об этом не имеет!

— В монастыре в Шайо! Наилучшем месте для обретения душевного спокойствия. Откуда я намереваюсь ее забрать как можно скорее и как можно незаметнее.

— И куда отвезти? Да будет со снисхождением встречено мое любопытство…

— К вам, дорогая невестка! Она же ваша фрейлина, ваше почетное окружение!

— Не вижу почета в том, чтобы она мне прислуживала! Осмелюсь напомнить королю, что я ее выгнала! — резко бросила Мадам. Гнев ее возрастал с каждой секундой. — И если король мне отказывает в праве — мне, дочери короля и сестре короля! — в праве выбирать, кто мне будет служить, я требую немедленного возвращения к брату! Ко мне на родину, где никто не посмеет оскорблять меня так, как оскорбляете вы!

— Вот что я вам скажу, дорогая моя сестричка…

Почувствовав, что король поведет разговор обидным для гордости Мадам образом, Изабель поспешила удалиться. И удалилась бесшумно, на цыпочках. Мадам никогда не простит ей присутствия, если вдруг почувствует себя в разговоре с королем задетой и униженной. Такие разговоры должны вестись наедине. Зная, насколько близка была Генриетта королю — ближе быть невозможно! — можно было предположить, что в пылу словесной битвы они могут дойти до обличающей их откровенности, а в таких случаях свидетелей не прощают.