Пока она была живой и кровоточащей, новый и стремительный перочинный нож выбрасывал поочередно то смертоносное лезвие, то штопор, если палестинская революция отрезала меня от Европы и от Франции, значит, операция прошла успешно, так пусть она будет окончательной. Но что станет с самой революцией? Пока она не поддается этому безмятежному довольству ФНО[81]. Возможно, Алжир мечтал расшатать исламский мир, получилось что-то провинциальное. Палестинские руководители, похоже, устали. Более того: им всё надоело. Если в ком-то еще осталось энергия, ее хватает лишь на то, чтобы отслеживать на Бирже рост своих состояний.

Мой последний приезд в Ирбид в июле 1984, узнавание того города, лагеря, дома, матери… все славное прошлое Хамзы было именно прошлым: ни гордости, ни довольства собой, ничего этого не было в голосе, во взгляде матери. Я внимательно всматривался в увядшую кожу со штрихами крошечных, но все же заметных морщинок; подернутый дымкой взгляд, если дымкой можно назвать то, что делало глаз похожим на шарик полупрозрачного стекла, оцарапанный песком, шарик – вернее, два шарика – которые смотрели на меня и не видели; веснушки вперемешку с пигментными пятнами, чешуйки хны, приклеившиеся к чешуйкам перхоти на седых волосах; пришедшая в негодность техника и инструменты, вроде бы японского происхождения, от чего дом казался еще беднее. За прошедшие пятнадцать лет Иорданию наводнила японская техника явно очень плохого качества, судя по тому, как стремительно она приходила в негодность. Радиоприемник, телевизор, электрическая плита, кружевные машинного плетения салфетки, холодильник, кондиционер, привезенные из Токио и Осаки, ломались через три месяца после покупки, и всё это придавало дому вид убогий и заброшенный, тогда как в своем первозданном виде – беленые известью стены и сине-желтый столик в качестве единственного украшения – он выглядел живым и веселым. Взоры молодых людей, которых много в каждом палестинском лагере, загораются не при мысли о завоевании Иерусалима, а после скучных рассказов отцов, отсутствие которых делает их еще древнее, чем их подвиги, отправившихся из Аммана через Амстердам, Осло, Бангкок освобождать Иерусалим. Даже если один-единственный палестинец чувствовал, что ему грозит забвение, он страшился этого забвения для всех. Их уже обошли воины исламского джихада, сунниты и шииты, обошли и украли заголовки арабских и европейских газет. Слово «Палестина» в заголовке уже заставляло покупать газету, потому что люди надеялись отыскать рассказы о новых подвигах; сегодня же им желают неприятностей. Читатели гордятся героями, но рады их поражению.

Если одно слово лозунга требовало вернуть Палестину, другое, в дополнение к первому, призывало к революции во всем арабском мире, свержению реакционных режимов. Руководители сумели убедить народ в лагерях, что необходимо отказывать себе в пище, чтобы иметь возможность купить оружие. Ну и где оружие? Когда начнутся сражения против президентских или королевских монархий? Куда делись деньги? Эти или подобные вопросы задают в палестинских лагерях так громко, что они перекрывают любой другой шум.

– Революция была молода, мы тоже молоды и быстро и четко высказали все свои цели, прав был Брехт, утверждая, что революционерам помогает хитрость.

Так мне ответил однажды Абу Марван, один из руководителей ООП в Рабате.

Ни Хамза в отдельности, ни его сестра с мужем – в отдельности, ни его мать в отдельности не смогли бы стать символами этой революции: для меня ясно, что нужен был и Хамза, и его мать, и это ночное сражение, и волшебное видение приближающейся армии… И всё рассеялось.

Когда близкий человек высовывался из окна купе, раньше было принято его провожать и махать платком, но обычай отошел в прошлое – а вместе с ним и лоскут ткани, на смену которому пришел бумажный платок. Теперь поезд позаботится о пассажире, а тот пришлет открытку. Если близкий человек отправлялся куда-то пешком, родные стояли на пороге, пока был виден его силуэт или его тень, но он оставался с ними, а когда узнавали о его смерти или о том, что он подвергается опасности, все сочувствовали друг другу.

Вот что рассказал мне один диссидент из ФАТХа:

– Палестинцы хотели быть цельными, монолитными исторически, географически, политически, они, даже разбросанные по всему свету, образуют неделимый и нерушимый блок в мусульманском мире и в мире вообще, так они сами себя воспринимают. Исторически: они считают себя потомками филистимлян, «народа, пришедшего с моря», то есть, ниоткуда. Географически: ограниченные с двух сторон – с одной стороны морем, с другой пустыней – они долгое время питали отвращение к кочевничеству. Привязанные к земле, они жили землей. Смирились? Христиане при поздних римлянах, они приняли ислам, похоже, без особого возмущения, как и османское завоевание. Народ восстал против Израиля. И оказался стиснут двумя огромными силами и двумя малыми силами: Америкой и СССР, Израилем и Сирией. Политически: на своей территории палестинский народ хочет быть самим собой, хочет быть независимым. Революция под руководством Арафата и ООП терпит неудачу; Израиль под защитой Америки, благодаря американским евреям, а может, из-за своего местоположения он так хорошо чувствует восточную стратегию Соединенных Штатов. Если палестинцев, которые поначалу безрассудно попали под влияние китайского маоизма, сегодня поддерживает СССР, сами они не могут быть ни для кого опорой, это просто удобный момент и рискованное движение, которыми можно воспользоваться. Остается Сирия. Если Палестина, подобно стране басков во Франции и Испании, была когда-то сирийской провинцией, которая гордилась своей самобытностью, своими традициями и преданиями, своей собственной историей, отказывалась полностью интегрироваться в Сирию, то сегодня единственной надеждой Палестины является как раз Сирия – и это несомненная заслуга Хафеза аль-Асада, тоже выходца из меньшинства, из династии алавитов – которая может вести переговоры с Израилем и убедить СССР принять эту территориальную и военную поддержку всерьез.

– Хафез аль-Асад – человек, ниспосланный провидением?

– Само это слово и идея уже вышли из моды.

Диссидент вежливо продолжал:

– Горечь и амбиции – вот два слова, которые многое заключают в себе и многое скрывают: горечь питает амбиции, амбиции питают волю к победе. Они, амбиции, почти всегда ведут завоевателя к потерям, к смерти или позору, но завоевание ведь остается. Карточную колоду раздают заново, эту формулировку позаимствовали в арабских летописях ваши востоковеды, а у них и журналисты.

– Ты хочешь сказать, что Асад достаточно амбициозен, чтобы победить Израиль?

– СССР может захотеть поддержать Хафеза, если тот окажется реальным союзником. Он (Хафез аль-Асад) сломает на этом шею, а СССР нет. Может начаться новая игра, уже без него…

– Это дальнейшая война.

– Знаю. А палестинцы устали. Но если для тебя жизнь это не бесконечная война, а что-то другое…

– Если для спасения самого для них дорогого, своей самобытности, у палестинцев ничего нет, кроме усталости и пассивности, значит, они воспользуются тем, что у них есть: усталостью и пассивностью.