Звонок из полицейского департамента графства Айвер застал его дома. Уок чуть живой валялся, скованный полупараличом; едва сумел дотянуться до телефона. Зато, когда айверский офицер все сказал, когда раздались короткие гудки, Уок швырнул трубку на место, вновь схватил и вновь швырнул, и так до тех пор, пока трубка не развалилась на куски. Далее он сгреб всё с рабочего стола на пол, стал пинать компьютер и разбил экран. Сознание отказывалось принимать то, что произошло в Монтане.

Иллюзия, поддерживаемая открытками и пятничными звонками Хэлу — что у девочки с мальчиком отныне нормальная детская жизнь, — эта иллюзия умерла без надежды на воскрешение. Уок, потрясенный, три дня ни с кем не разговаривал. На работе взял отпуск — ему положено было за десять лет; напугал всех до того, что Лу-Энн поехала к нему домой, стала барабанить в дверь. Он не открыл. Звонила Марта — он не брал трубку.

Первые сутки проторчал дома, глядя на стену за телевизором. К этой стене Уок еще раньше прикрепил им же составленное досье на Дарка — чтобы ни одна подробность не ускользнула из слабеющей памяти. Пытался напасть на след — и оказывался в тупике. Либо выходил на давних знакомых Дарка, которые лет двадцать уже о нем не слышали. Думал, поможет спиртное. На четверть опустошил бутылку «Джима Бима» — и остановился. Виски в сочетании с лекарствами тяжелило голову, нагоняло сон. Одна-единственная промашка Дарка стала бы мотивом, отсюда можно было бы домысливать — и уж они с Мартой домыслили бы. Так нет же. Словно сама судьба приняла сторону Дарка, подчистила за ним вероятные косяки. Дарк осуществил свой план и ускользнул — его не прищучить. Свидетелей нет. Кровь замело снегом. Там, в графстве Айвер, сделали всё как полагается: поставили патруль на единственной дороге, отправили поисковую команду обшаривать лес. Теперь их версия — убийца скончался от ран либо замерз насмерть, найдется не раньше весны, вероятно уже обглоданный лесным зверьем.

Уок вернулся на работу. Четыре дня и одну ночь занимался привычной рутиной — мелкие правонарушения, дежурство у начальной школы, патрулирование улиц.

Марта приехала к нему сама — без предупреждения. Слушала, прижимая ладонь ко рту, словно иначе не сумела бы сдержаться, завыла бы. Если до сих пор Уок был разбит, то теперь осколки разметало вихрем монтанских событий, а вместе с осколками — и надежду, что когда-нибудь их получится слепить в некое подобие себя прежнего.

Уок ездил в Фейрмонт, три часа задыхался в зале ожидания, надеясь, что Винсент передумает, выйдет к нему. Потом вместе с Кадди смотрел баскетбольный матч в тюремном дворе. Ни внезапное падение игрока, ни выбитый локтем зуб уже не трогали его, не заставляли вздрагивать.

Борода отросла, закрывала шею, спускалась на тощую грудь. Истонченная кожа туго обтягивала впалые щеки. За несколько месяцев Уок постарел на десять лет.

В округе Льюис-энд-Кларк снег лежал толстым слоем. На трассе номер 89 Уок заехал на заправку, прошел в душевую. Там воняло мочой, и он, раздеваясь, практиковал поверхностное дыхание. Замер, обнаженный, перед зеркалом, под тусклой помигивающей лампочкой. Ни пуза, ни жирных складок на торсе. Ребра светятся, подвздошные кости выпирают — вот он какой теперь. Уок стал одеваться: рубашка, брюки, галстук. Волосы пострижены ежиком — так проще, не нужно причесываться. Руки дрожат — плевать. Кому интересно — пускай смотрит, фиксирует его тремор. Хуже, что координация движений нарушена. Если в одной руке телефонная трубка, другой записи вести уже не будешь — не послушается. Вот это выматывает, просто бесит.

Баптистская церковь Кэньон-Вью. Кто-то расчистил снег, парковка по периметру окружена сугробами. Уок приехал до начала отпевания. Разложил сиденье, лег, закрыл глаза. Ночь за рулем брала свое — он подремал минут тридцать. А потом полезли мысли. Из головы не шла Дачесс — не нынешняя, а прежняя, маленькая совсем, — как она глядела на Уока, словно видела в нем избавителя.

Стали подъезжать автомобили. Уок не спешил выходить — наблюдал. Люди в основном пожилые, идут к церквушке нетвердо, прихрамывают. А лица привыкли к морозу, вон как разрумянились…

Он уселся в заднем ряду, в уголке. Орган исполнял нечто умиротворяющее.

Гроб стоял у алтаря.

Уок поднялся вслед за всеми.

Повернул голову и увидел Робина. Его вела за руку неизвестная женщина. Робин очень изменился, как-то сразу повзрослел, заново обобранный вторым нажатием на спусковой крючок.

За братом шла Дачесс. Простое темное платье, прямой, жесткий, вызывающий взгляд. Соседи Хэла выжимали сочувственные улыбки, Дачесс и не пыталась улыбнутся в ответ. Ее детство кончилось.

Она заметила Уока, и на миг ему показалось — Дачесс хочет остановиться рядом с ним. Но нет, прошла мимо.

Уселась впереди, к Уоку спиной. Мелькнул и скрылся меж светлых прядей знакомый бантик.

Рядом с Дачесс сидел тощенький парнишка в очках; когда священник начал церемонию, а Робин заплакал, парнишка обнял Дачесс. Она к нему и не обернулась — просто повела плечами, стряхивая руку.

После отпевания Уок поехал на ранчо Рэдли.

Для соседей были приготовлены сэндвичи и кексы. Женщина, хлопотавшая у поминального стола, назвала Уоку свое имя — Долли — и вручила чашку кофе.

Робин от этой Долли просто не отходил. Казалось, в истории еще не бывало ребенка несчастнее, чем он. Когда Долли протянула ему пончик, он произнес «спасибо, нет» и точно так же ответил на ее вопрос, не хочет ли он напоследок взглянуть на свою спальню.

Уок незаметно вышел во двор. Маленькие следы вели к амбару, и Уок направился туда же. Снег похрустывал под его ботинками.

Дачесс в стойле, спиной к двери — мягкий лошадиный нос в ковшике ладошки, другая ладошка гладит тугую шею, кобылка нагнула голову, чтобы Дачесс могла дотянуться, поцеловать ее между глаз.

— Долг отдал — уезжай, — не оборачиваясь, бросила Дачесс. — Незачем задерживаться. И так все на часы косятся. Сдались они Хэлу, эти соседи! Отдельных он и на порог не пустил бы.

Уок встал в дверном проеме.

— Прими мои соболезнования.

Дачесс вскинула руку: дескать, принимаю. А может — проваливай ко всем чертям. Уок не знал, как прочесть ее жест; чувствовал лишь, что как ни прочти — разница невелика.

— Тебя там один пацан обыскался, Дачесс.

— Томас Ноубл. Он просто не знает, какая я на самом деле.

— Очень важно иметь друга.

— Томас — обычный. Из нормальной полной семьи. Учится хорошо. В Мёртл-Бич у них вилла, каждое лето они там по шесть недель проводят. Мы с ним дышим разным воздухом.

— Как ты питаешься? Не голодаешь?

— Кто бы спрашивал… На себя посмотри, Уок. Куда делись жировые отложения?

Дачесс не накинула пальто, в одном платье стояла, но явно не зябла.

— Что это за женщина — которая была в церкви рядом с Робином?

— Миссис Прайс. Так она велела себя называть — а то еще забудем, что в ее семье нам не место… Притворяться у нее плохо получается.