«Мясник, палач, Харманн!»[6]

Она еще помнила одну песенку, которую они пели детьми. Не сам случай — он произошел еще до ее рождения. Она знала только то, что люди рассказывали. Ужасные вещи: маленьких мальчиков и молодых мужчин провернули через мясорубку и переработали на колбасу. И потом сочинили по этому поводу насмешливую песенку: «Не пропустит, не пройдет, Харманн сам к тебе идет, топором для рубки мяса по дверям тихонько бьет».

Топорик для рубки мяса!

Отрубленные пальцы!

Маятник материнского сердца снова качнулся в сторону невиновности сына. Отрубленные, не отрезанные, в этом она нисколько не сомневалась, вспомнив вид ран, напомнивших ей отрубленный палец отца. А Бен, самое большее, мог иметь при себе нож. Правда, большим и острым ножом тоже можно отрубить палец. Но прошлой ночью у него при себе был только нож от столового прибора, с волнистым и закругленным лезвием. А расчленить таким инструментом тело так, чтобы его потом можно было транспортировать в рюкзаке, Труде казалось невозможным.

Труда не знала, что уже пятнадцать лет, как ее сын обладал складным ножом, который иногда оставлял на сеновале под сдвинутой в кучку соломой либо прятал, закопав в какой-нибудь яме. Ни разу за все эти годы она не видела у него оружия, которым, по всей вероятности, была убита Алтея Белаши, а Бен нашел его либо в саду Герты Франкен, либо рядом с шахтой. С семи лет он был не настолько глуп, чтобы не понимать, что мать отнимет у него это сокровище, как только оно попадется ей на глаза.

Труда наклонилась, взялась за одну лямку, на которой, как и на сумочке Свеньи Краль, найденной несколько недель тому назад, виднелись кровавые отпечатки пальцев, и, задумавшись, потянула за собой жесткий от крови рюкзак к люку. Затем вошла в дом и стала подниматься по лестнице, к его комнате, еще не зная, что будет делать в следующую минуту. Но дальше все пошло само собой.

Она открыла дверь, любящим взглядом взглянула на лежащего на кровати сына и сказала:

— Ты — мой хороший Бен. Ты — мой самый лучший. Покажи мне, куда ты положил то, что находилось здесь внутри.

Перед собой на вытянутой руке она держала рюкзак.

— Если ты мне покажешь, то в награду получишь что-то прекрасное. Торт у Сибиллы и большую порцию мороженого. Пойдем, покажи мне, я тебе не сделаю больно, честное слово, нет. И не отниму это у тебя. Мне ничего не надо. Я только хочу посмотреть.

Он отвернул от нее голову и никак не реагировал на уговоры. Прежде чем Труда заставила его встать и последовать за нею, ей пришлось принести из морозильной камеры ванильное мороженое. Мимоходом она засунула рюкзак под кучу старой одежды, приготовленной для очередного сбора гуманитарной помощи. Сжигать его сейчас не было времени.

Теперь с вафельным стаканчиком в руке он бежал перед нею, но не в направлении воронки, как она думала. Он все время держался дороги и только у развилки свернул налево. Вскоре стало понятно, что он держит путь к яблоневому саду. Труда спешила за ним вдоль колючей проволоки, с трудом переводя дух, в надежде, что он скоро остановится, чтобы пролезть под проволокой. Но Бен добежал до последнего деревянного колышка, где наконец остановился и оглянулся. Увидев, что мать следует за ним, он стал осторожно продвигаться вдоль ограды от колышка к колышку, и где-то метров через восемь осторожно ступил в заросли, некогда бывшие садом Герты Франкен.

Труда видела только его голову, возвышающуюся над кустами. Он направился к груше. «Зря я сразу дала ему мороженое», — подумала Труда.

— Нет, нет, — стала звать его Труда, прижимая обе руки к груди из-за начавшейся колющей боли. — Вернись, не залезай на дерево.

Она сунула руку в карман халата, высоко подняла плитку шоколада с лесными орехами, стараясь выманить его обратно на дорогу.

— Пойдем к воронке, — просила она. — Ты покажешь мне, где был сегодня утром и где ты находишь каждый раз такие прекрасные вещи.

Сначала он съел шоколад, затем снова побежал впереди нее обратно, весь путь до двора и мимо него, все дальше и дальше. Более двух километров. Силы Труды почти иссякли. Ей часто приходилось останавливаться, чтобы перевести дыхание. Тогда он тоже останавливался и ждал до тех пор, пока она его не догонит.

Им понадобился час с небольшим, чтобы достичь края воронки. Он с нетерпением оглядывался на нее. С трудом передвигая ноги, она преодолела последние метры, приблизилась и осталась стоять на краю, в то время как он начал спускаться в воронку.

Труда с трудом перевела дыхание и с настойчивостью спросила:

— Где ты это закопал?

Чтобы он действительно понял, что должен ей показать, она, слегка запнувшись, добавила:

— Где эта… сволочь? Что было в рюкзаке… Куда ты это положил?

Он стоял внизу, приблизительно в пятнадцати метрах от нее, рядом с покрытой заросшим мхом грудой обломков. Казалось, он собрался вытащить из фундамента один из камней. Но после ее слов он снова тронулся с места и поднялся на край воронки.

Затем побежал дальше по узкой дороге, ведущей ко двору Лесслеров. Труда гналась за ним и не знала, где ей взять воздух для следующего вдоха. Она увидела старый «мерседес» Якоба, стоящий перед домом Лесслеров. В какой-то момент у нее появилось желание все прекратить и остановиться. Немного перевести дух у Антонии. Попросить Якоба, чтобы он отвез ее домой. Но тогда придется ему объяснять, где она была и что искала. Она продолжила бег.

— Не так быстро, Бен, — тяжело дыша, попросила она. — Я не могу больше так быстро бежать.

Еще сотня метров, еще двести, теперь он стоял рядом и озабоченно посматривал на нее.

— Больно? — спросил он.

— Да, немного.

Труда потерла рукой ребра, ощущая под ними жгучую, колющую боль.

— Это сердце. Но уже все в порядке. Только я не могу бежать так быстро, как ты. Как еще далеко? Куда ты меня ведешь?

— Сволочь, — сказал он.

Труда замерла на месте, ей показалось, что на этот раз сердце неминуемо остановится. Ей пришлось крепко зажмурить глаза, потому что закружилась голова, а в голове одна картинка сменялась другой: сумочка, два отрубленных пальца, желтые трусики и заскорузлый от крови рюкзак. Под ребрами снова что-то с шумом заколотилось, голова наполнилась глухим рокотом, всплесками, будто внутри бушевал ураган.

Сволочь! Еще четыреста метров до кукурузы. Он продолжал бежать дальше, она следовала за ним, ощущая свинцовые гири на ногах, тяжесть в наполненной рокотом голове. И вздрогнула, как от удара, не услышав, как подъехал и остановился рядом «мерседес» Якоба.

Она справилась с испугом и села в машину, ощущая лишь благодарность за то, что не нужно бежать дальше и видеть то, что она просила ей показать. «Завтра, — подумала она, — или в понедельник, если мне будет лучше, мы продолжим поиски, когда Якоб будет на работе».