Сейчас я это понимаю, но тогда я не мог даже вообразить, что моим разумом управляют извне. Я погладил золотистые волосы Мери и тихо ответил ей:

– Дорогая, я не могу уйти. Но если хочешь, оставайся со мной. Здесь тебе ничто не угрожает.

– У тебя два дня не было во рту ни крошки пищи и ни капли воды.

– Илона что-то приносила мне в гостиную, – пробормотал я.

Когда это было? Вчера? Позавчера? Я потерял счет дням. Голода я не чувствовал, но пить мне очень хотелось, и я с жадностью посмотрел на принесенный Мери графин.

Она прочла мои мысли. Наклонившись к графину, Мери сняла надетый на пробку стакан и наполнила его.

– Я же знала, что тебе захочется пить, – ласково, точно маленькому упрямому мальчишке, сказала она. – Я принесла чай со сливовицей. Он, наверное, еще теплый. Пей, тебе надо согреться.

Запах крепкого чая вместе с густым ароматом сливовицы приятно щекотал мне ноздри, а звук наполняемого стакана услаждал мой слух. Только теперь я почувствовал болезненную сухость в горле. Рот мой словно набили ватой. Мне было больно даже просто шевелить языком. Я схватил стакан и несколькими глотками осушил его, пролив немного на заросший щетиной подбородок.

– Налить еще? – спросила Мери и, не дожидаясь моего ответа, снова наполнила стакан.

Я с той же жадностью начал пить, однако после второго глотка остановился. Инстинкт подсказал мне: что-то здесь не так. Я поболтал напиток в стакане, принюхался и пристально взглянул на Мери.

Мери. Моя любящая жена. Мой коварный Иуда.

Я проглотил чай, потом провел языком по небу, пытаясь на вкус определить, не подмешано ли чего в этот ароматный напиток. Я ощутил вкус чая, каких-то трав, аромат сливовицы. Но там было что-то еще. Я улавливал совсем слабый, но очень знакомый вкус.

Опийная горечь лауданума!

Я уже был готов обрушить на Мери град упреков. Мне хотелось вдребезги разбить проклятый стакан. Потом я вспомнил недавнее видение. Неужели я решусь оскорбить память близких и их любовь ко мне? Мне стало стыдно. Мери – не злодейка. Пусть она заблуждается, но она любит меня и, как может, пытается уберечь. И потом, она не знает истинной причины, почему я с таким упорством сижу возле гроба Жужанны.

Я поставил недопитый стакан на пол и печально вздохнул:

– Ты меня предала.

Лучик солнца на полу из желто-оранжевого стал красноватым. Он не касался лица Мери, но я и так видел ее решительно развернутые плечи, дерзко поднятый подбородок и горящие глаза.

– Можешь называть это предательством, но я поступила так из любви к тебе. Я хочу спасти тебя и нашего ребенка. Аркадий, прошу тебя, уйдем отсюда.

Слезы застилали мне глаза.

– Не могу, – всхлипнув, сказал я. – Ну как ты не понимаешь?

Мери с трудом поднялась на ноги. В ее голосе помимо решимости я уловил безмерную усталость.

– Нет, я понимаю. Очень хорошо понимаю. Он управляет тобой. Но это скоро кончится.

Больше она не произнесла ни слова и пошла навстречу догорающему закатному солнцу. Мери уходила с видом победительницы. Я разгадал ее нехитрый замысел: дождаться, пока лауданум окутает меня сном, а потом снова сюда вернуться.

После ее ухода я дал волю безудержной ярости. Она так уверена в своих замыслах, что даже не стала скрывать их от меня! Опоить меня лауданумом и силой вытащить отсюда. Наверняка она подговорила кого-то из слуг. А что будет с телом бедной Жужи?

Я встал, схватил графин и не глядя швырнул в темноту склепа, а вслед за ним и стакан. Зазвенели осколки. Я опустился на колени и уперся лбом в холодный мрамор пола. Меня раздирали противоречивые эмоции: с одной стороны, я искренне любил Мери, но с другой – ненавидел ее за трюк с лауданумом.

Пока я стоял в этой нелепой позе, солнце село. Недолгие сумерки сменились кромешным мраком. Лауданум окутал серой пеленой мой разум и притупил чувства. Я изо всех сил старался не заснуть и напрягал слух, стараясь различить звуки, которые доносились извне. Я не сомневался, что теперь, когда стемнело, злоумышленник не замедлит появиться.

Я вновь оказался на границе бодрствования и сна. Я стоял на коленях лицом вниз, упираясь ладонями в пол. И опять невидимые когти вонзились мне в мозг, но на этот раз я не стал сопротивляться, а покорился нахлынувшей боли.

Темнота вокруг меня заполнилась странным мерцанием. Подняв голову, я увидел зеленые дядины глаза. Они пылали, как два изумрудных факела. Я не видел ни его лица, ни фигуры – только глаза. В мозгу отчетливо звучали его слова:

"Держись, Аркадий. Потерпи, осталось совсем немного".

Его голос был приятным, убаюкивающим, и вскоре я успокоился. Вопреки дядиному призыву, я провалился в сон. Сколько я проспал – не знаю. Меня разбудил желтоватый свет фонаря, мелькнувший в дверном проеме, и гулкие шаги. Не успел я прогнать остатки сна, как послышалось волчье рычанье и истошные человеческие вопли.

Я нащупал револьвер, вскочил и бросился на шум.

Возле открытой двери склепа валялся опрокинутый фонарь. Масло из него вытекло и загорелось. Огненная лужица освещала лежащего на спине крестьянина. Он отчаянно молотил руками, стараясь загородиться от волка, который все ближе подбирался к его горлу. Силы были неравными; зверь трепал свою жертву, точно пес пойманную крысу.

Я вскинул револьвер, приготовившись выстрелить, но рука моя была нетвердой – сказались утомление и доза лауданума. Волк и крестьянин мелькали передо мной с такой быстротой, что я боялся вместо зверя попасть в человека.

Борьба продолжалась недолго. Из горла жертвы вырвался предсмертный хрип. Руки крестьянина безжизненно упали на пол. Волк вцепился ему в горло и сомкнул челюсти. Не помню, слышал ли я хруст сломанных позвонков. Оторвав тело крестьянина от пола, волк поднял его на целый фут, сильно встряхнул и разжал зубы.

Словно удовлетворенный содеянным, волк неспешно оглядел свою жертву. Падая, крестьянин ударился головой о мраморный пол. Его голова треснула, как спелый орех. Пол и стены густо покрылись темно-красными брызгами.

Я вскрикнул, узнав в убитом старого садовника Иона. Его седые усы пропитались кровью, в мертвых глазах застыл ужас, а изо рта и разодранного горла ползла кровавая пена.

Желтые глаза зверя обратились на меня. Волк негромко зарычал. Я вскинул револьвер, приготовившись выстрелить. К моему удивлению, зверь бросился не на меня, а прочь из склепа и исчез в темноте. Я не побежал за ним вдогонку. Присев на корточки перед мертвым Ионом, я только сейчас заметил валявшийся неподалеку полотняный мешок, запачканный кровью.

Я развязал тесемки и извлек оттуда молоток, пилу, кол и головки чеснока. Вид этих предметов пробудил во мне дикую, слепую ярость. Ион погиб страшной смертью, но в тот момент я не испытывал никакой жалости к старику. Мне казалось, сама судьба покарала его. Я схватил мешок и швырнул в лужицу горящего масла, потом, один за другим, отправил туда же орудия несостоявшегося злодеяния. Огонь совершенно не повредил металлическую пилу, да и рукоятка молотка лишь слегка почернела. Зато чеснок сгорел дотла, наполнив воздух едким дымом, от которого у меня защипало глаза. Я с наслаждением смотрел, как чернеет и превращается в головешку кол.