регионе», выражаясь языком политических комментаторов. Бедуины запросили мира, заплатили гигантскую контрибуцию, зато в свойственной им манере отмечают дату перемирия как праздник победы над Каганатом. Хазары только посмеиваются такой наглости, пусть их празднуют, с нас не убудет. Ведь из Халифата идет нескончаемый поток нефти. А вместе с ней — и наличных: бедуинские шейхи любят приезжать в Кузар-Итиль, уж больно много у нас соблазнов, которых они лишены у себя дома.

С Империей по-прежнему сложно, тем более, что у нее есть выход к Понту, а оттуда рукой подать до Срединного моря, до выхода на бескрайний простор. А у каганата лишь один замкнутый водоем — Хазарское море, куда впадает красавица-Итиль. Есть еще несколько портов в Таврии, но все равно приходится считаться с имперским флотом, охраняющим переход из Понта в Срединное. А иначе выйти на простор не получится. Так что у Империи торговых путей больше, из-за чего каганат, стиснув зубы, если и не дружит с ней, то старается хотя бы до вражды не доводить.

Еще одна достопримечательность, манящая сюда тех, кто чует запах больших денег: в Кузаре самая большая в мире биржа, и именно это, а не мощная армия, спасает страну от конфликтов: взлет и падение ценных бумаг давно стали более важным фактором, чем завоеванные или потерянные территории. И финансисты всего мира стекаются в Итиль, чтобы подороже продать, да подешевле купить.

И вот теперь представьте: в город стекается большое количество мужчин в стильных, хорошо сидящих костюмах. И шейхи в бедуинских бурнусах. И статные офицеры в имперских мундирах. И свирепые свеи в кожаных куртках. Для всех гостей Великая река обильно поставляет свежайшую огненно-черную икру, которую шустрые половые в ресторанах разносят на сверкающем искрами льду, лавируя между столиками. Гурманов в Кузаре ждут жирные туши осетров, тающий на языке балык, тонкие ломти копченой белорыбицы, огромные пунцовые раки, сваренные в знаменитом местном пиве, огромные половецкие лаваши, горячие, только что из глиняной печи. И все это тысячу раз испробовано, запито игристым Цимлянским, что казаки привозят с верховьев Итиля, все это знакомо и уже неинтересно. Ну, в самом деле, сколько может съесть и выпить человек, особенно сейчас, в эпоху диет и погони за здоровым образом жизни?

И хотя вся набережная вдоль широкой как море реки уставлена высотными гостиницами, а в подвале каждой из них раскинулось роскошное казино, но и это развлечение давно приелось и привлекает лишь немногих любителей острых ощущений. Далеко не все финансисты готовы проиграть с таким трудом заработанные деньги исключительно ради бурления адреналина. Нет, не переводятся там, конечно, бледные лудоманы с трясущимися руками. Есть больные игрой среди всех гостей — и среди скуповатых имперцев, и среди щедрых шейхов. И среди русов с их шальными деньгами, которым они не знают цены, и среди диких франков, что нечасто забредают в наши края. Даже синцы приезжают тратить сбережения в казино Итиля, ведь в их стране азарт вообще под запретом. Но в нашем городе те, кто ради игры продаст душу дьяволу — редкие птицы в стае денежных мешков. Да и недолго им там оставаться, игроки не бывают хорошими бизнесменами.

Главное удовольствие столицы каганата — это его секрет, его тайна, его скрытое преступление. То, за которое высылают в половецкие степи цветущих девушек, чтобы через год-полтора вернуть оттуда разваливающихся, гниющих заживо старух. Но если биржевики готовы платить безумные деньги за острое наслаждение, щедро предоставляемое им в Итиле, то всегда найдутся и те, кто не убоится степного суховея.

И как не платить, если ни в одной стране мира ты не встретишь такого разнообразия, такой изощренности и такого разврата, как у нас в Кузаре? А самые развратные, самые изощренные, самые красивые девушки стоят на пятачке у «Интуриста», прямо перед резиденцией великого кагана, и перед резиденцией бека, перед главными зданиями трех государственных религий Хазарии, и от такого риска сладко сжимается не только сердце финансиста, но и совсем другие, потаенные его места.

Здесь стоят мои соплеменницы-хазарки, статные, горделивые, выросшие на берегах величайшей реки, вскормленные отборным рыбьим жиром, от которого густые черные волосы сверкают как паюсная икра. У нас, хазарок, традиционно небольшие грудки, но столь совершенной формы, что мужчинам порой достаточно лишь увидеть их, чтобы достичь желанного облегчения. Мы с молоком матери впитываем искусство любви и уважения к мужскому естеству. Мы знаем, как продержать мужчину на медленном огне всю ночь, и как взорвать за считанные минуты.

Здесь стоят дочери русов, белокурые и голубоглазые, свысока смотрят они на клиентов, презирая их за наслаждение, что мужчины испытывают с ними. Их грудь высока, и талия их тонка. У них твердые сильные бедра и узкие нежные щиколотки. Их руки покрыты белесым пушком, и нет никого, кто не взвыл бы от удовольствия, когда этими руками они крепко обвивают его шею и с силой прижимают к мягкой груди. Самые властные мужчины становятся в их объятиях беспомощными щенками и готовы исполнять любые желания рослых повелительниц, лишь бы никогда не кончалась эта сладкая мука.

Здесь стоят большеротые половчанки с огромными влажными глазами. От одного их взгляда ноги у мужчин становятся ватными, сильные мужи цепенеют и перестают понимать происходящее. Гостиничные горничные давно изучили: если коридоры отеля оглашаются утробным звериным воем, то это значит, что половчанка нежными губами искусно завершает поединок, до последней капли принимая в себя страсть брокера, бурно сыгравшего на любовной бирже.

Здесь стоят дочери печенегов, раскосые и темнокожие. У них сухие тела, через тонкую кожу которых легко прощупываются ребра, и когда мужчина входит в лоно такой девушки, то тяжело ему приходится — узкое тело с трудом впускает в себя мужское желание, зато выжимает мгновенно, забирая себе всю его силу, бьющую мощными струями. Никто не в силах противостоять напору этих красавиц, и не раз была я свидетелем споров, когда мужчины соревновались, кто дольше продержится в постели степной девушки, и ни один из победителей не продержался дольше двух минут.

Стоят здесь высокомерные имперские девушки, распустив рыжие волосы по конопатым плечам. Стоят нубийки, причмокивая толстыми вывернутыми губами, зазывно поводя острыми грудками под тонкой тканью прозрачных накидок. Стоят индианки с проколотыми ноздрями, откуда свисают тонкие цепочки, прячась в широких складках ткани, и сердца у мужчин останавливаются, стоит им представить, куда они ведут. Здесь же припрыгивают от нетерпения плосколицые синские девушки, возраста которых не разобрать, потому их так любят те, кого