Наконец мы на месте — в Крыму. В памяти невольно проходят события последних трех дней…

Выехали мы из Москвы в воскресенье 28 января в специальном поезде, который Вышинский организовал для работников НКИД…

Мне и Кавтарадзе, как замнаркомам, отвели по специальному купе в международном вагоне. Остальные разместились по двое. В мягких вагонах было по четверо в каждом отделении. Всего наркоминдельцев ехало человек 50. Сверх того с нашим поездом в Крым направлялся Н. Г. Кузнецов (Наркомвоенмор) со своим штатом. Он был в собственном вагоне…

В нашем международном вагоне холодно и темновато. Читать при свете невозможно. Последнюю ночь перед Симферополем электричество совсем погасло. Зажгли свечи… Одна из уборных в вагоне не действовала. Не действовал также умывальник в моем купе. Постельное белье дали, но такое серое и грубое, что ложиться было неприятно. Вагона-ресторана в поезде не оказалось. Пришлось устроиться примитивно: перед отъездом из Москвы НКИД роздал всем пассажирам свертки с продовольствием, а проводник в пути грел самовар и предлагал кипяток (чаю у него не было)…

Следы войны и вдоль всего пути: справа и слева разрушенные здания, исковерканные пути, сожженные деревни, поломанные водокачки, кучи кирпича, взорванные мосты… Линия Москва — Севастополь двухпутная, но сейчас работает только одна колея. Отсюда долгие остановки на разъездах и общий замедленный темп движения. Повсюду видны наспех сколоченные бараки, изгороди из свежего теса, различные импровизированные приспособления для поддержания железнодорожного движения…

В пути я не терял времени: окончательно отшлифовал формулу по репарациям…

План размещения участников конференции таков: Рузвельту отведен бывший царский дворец в Ливадии, Черчиллю — бывший дворец Воронцова-Дашкова в Алупке, а Сталину — бывший дворец Юсупова в Кореизе. Все они расположены вдоль берега моря на небольших расстояниях друг от друга: от дворца Воронцова-Дашкова до дворца Юсупова около 5 км, а от дворца Юсупова до Ливадии около 8 км. Сталин, таким образом, оказывается в середине между двумя гостями. Весь этот район засекречен, и дворцы не называются дворцами, а «объектами». Есть «западный объект» (дворец Воронцова-Дашкова), есть «восточный объект» (Ливадия) и есть «средний объект» (дворец Юсупова). Звучит все это довольно забавно, особенно когда вызываешь кого-либо по телефону:

— «Восточный объект», номер 42!..

4 февраля 1945.

Чудная погода: яркое солнце, синее небо, синее море… Точно по заказу для союзников!

Сегодня в 3 час. дня в Ливадийском дворце, резиденции Рузвельта, состоялось первое заседание конференции трех…

Когда я вошел в зал, президент уже сидел за «круглым столом» на председательском месте… Все еще стояли. Фотографы и киношники бегали и щелкали аппаратами. Навстречу мне попался Черчилль. Он сделал широкий жест руками и приветствовал словами: «А, my dear Maisky!» Мы бегло обменялись несколькими словами. От Черчилля узнал, что его жена собирается посетить Москву в начале апреля…

Затем народ стал рассаживаться… Рядом с Рузвельтом сидели: Стеттиниус с молодым лицом и седой головой, ген[ерал] Маршалл, адмирал Кинг, еще один генерал, имени ког[орого] я не знаю, и переводчик Боулен (начальник русского отдела МИД, кот[орый] весьма коряво переводил президента на русский язык). С Черчиллем сидели Иден, Кадоган, Брук, Портал, адм[ирал] Кэннингхэм, переводчик Бирс. С нашей стороны сидели Сталин, Молотов, Кузнецов, ген[ерал] Антонов и я. Молотов меня поместил между Сталиным и собой и предложил переводить наши выступления. Во втором ряду позади соответственных делегаций сидели ген[ерал] Дин (начальник американской миссии в Москве), ген[ерал] Исмей, фельдмаршал Александер, Вышинский, Гусев, Громыко, В. Павлов.

Начал Сталин:

— Просим президента открыть собрание.

Черчилль кивнул в знак согласия.

Рузвельт ответил кратким словом, в котором заявил, что, хотя для такого действия с его стороны нет исторических прецедентов, однако он очень рад открыть конференцию, особенно в столь благоприятной для союзников обстановке. Все мы хотим мира и скорейшего окончания войны. Наше взаимопонимание все больше возрастает. Это дает нам возможность обсуждать текущие вопросы в неформальном порядке. Как известно г. Молотову, он, президент, говорит всегда открыто и свободно. Такой метод ведет ближе к цели… Мы хотим сегодня услышать подробности о самом важном — о Восточном фронте, где Красная Армия одержала столь блестящие победы и сейчас продвигается в глубь Германии. Когда ваши войска делают еще 20–25 км вперед, весь народ США и, я уверен, также народ Брит[анской] империи (Черчилль кивком головы выразил согласие с президентом) переполняется чувством радости и восхищения. Вот почему мы были бы очень рады, если бы маршал Сталин ознакомил нас с событиями на вашем фронте.

Сказано это было спокойно, ровно, без всякой аффектации.

Затем по предложению Сталина выступил замначгенштаба Антонов…

Потом Сталин заговорил на другую тему:

— Многие думают сейчас, что мы начали наше зимнее наступление по требованию наших союзников, чтобы облегчить их положение на Западном фронте. Я считаю, поэтому, необходимым здесь констатировать, что наши союзники не обращали к нам никаких требований или просьб об открытии наступления… И если мы все-таки открыли его, то причина была такая: мы считали, что должны выполнить свой товарищеский долг перед нашими союзниками, хотя и не имели к тому формальных обязательств…

Заявление Сталина произвело впечатление на англо-американцев. Это видно было по лицам и жестам Рузвельта и Черчилля.

Оба они вновь вернулись к вопросу о необходимости лучшей координации между штабами и военными операциями союзников.

Сталин ответил:

— Да, в прошлом мы не учли этого в достаточной степени. Получился разнобой: англо-американцы наступали в прошлом году, а мы осенью не наступали. Сейчас мы наступаем, а англо-американцы еще не готовы к наступлению. Надо устранить такой разнобой…

5 февраля

Большой день!..

Я опоздал на заседание [глав делегаций] минут на сорок…

Выступил Черчилль и в длинной и запутанной речи стал доказывать, что с вопросом о расчленении [Германии] не следует торопиться. В принципе он, Черчилль, за расчленение, но как, на сколько частей, при каких условиях? Это Черчиллю неясно. Нужно внимательно изучить проблему с этнографической, экономической, политической и др[угих] точек зрения. Только тогда можно будет принимать окончательное решение. В Тегеране и Москве намечался лишь подход к проблеме, сейчас надо создать специальную комиссию для изучения самой проблемы и подождать ее выводов и предложений. Впредь до того бритпра резервирует свое мнение…

— Если говорить лично, — продолжал Черчилль, — то мне рисуется разделение Германии на два государства: Пруссия и Южная Германия (со столицей в Вене).

… Сталин думает, что вопрос о репарациях будет обсуждаться сегодня. Между тем составленная мной «Формула» по репарациям, которую я вчера направил Молотову, Сталиным еще не одобрена. Больше того: как выяснилось из моего разговора с Молотовым перед завтраком, Сталин еще не видел моей «Формулы». Да и сам Молотов при мне начал было читать, но на половине не дочитал, так как в этот момент как раз появились гости. Как же быть?..