Сергей, обремененный дипломом ЛГУ, провел экономический и исторический анализы и вычислил точку приложения сил. Русский народ вечно впадает в крайности: либо бьет баклуши, либо вкалывает до седьмого пота. Между этими полярными состояниями и находится зона стабильности. Для того чтобы бить баклуши (вариант — пить запойно), требуются деньги. Они же требуются для неуемной и, как правило, неумной активности. Финансовая сфера требует тишины и активности одновременно, она подобна бурлящему потоку подо льдом. Это Сергея, по натуре скрытного и в то же время азартного, и устраивало. В конце концов, лучше ссужать деньгами водочных цеховиков и энтузиастов челночной торговли, чем вкалывать самому. Сергей, заделавшись финансистом, принялся отмывать, прокручивать и обналичивать все, что только попадалось под руку.

Родной СССР наконец отмучился, изведя всех перестройкой, денежными реформами и внеочередными съездами. Апофеозом стал путч, который Сергей приветствовал всей душой, так как на бутербродах для толпы у Белого дома отмыл безумное количество черного нала. Зарю капитализма Сергей встретил при полном параде, или шоколаде, кому как нравится. Команда питерских рванулась во власть, работала локтями и кулаками так, словно решила отыграться на Москве за все унижения разом — начиная с революции и заканчивая «ленинградским делом». Диплом Ленинградского университета стал для Дубанова пропуском в круг питерских, а личный капитал позволял не чувствовать себя бедным родственником.

Но молодые волчата добычей делиться не спешили, урча, набивали брюхо и карманы, отпихивая слабых сородичей. Кто успел занять правительственные кабинеты, резко ограничили круг знакомств, эти немногие доверенные сформировали под инсайдерскую[29]информацию свои структуры и проворачивали операции, опустошавшие бюджет и увеличивавшие личные счета. Ноу-хау приватизации оказался по-большевистски прост: хватай общественное, распределяй среди своих, процент клади в карман. Поэтому желающих поучаствовать в историческом процессе нашлось немало. В коридорах власти схлестнулись питерские, московские, свердловские, вазовские, газпромовские, «красные» директора, «голубые» политологи, нищие вэпэкашники и бывшие кавээнщики. Кагэбэшники мордовались с ментами за вакансии в новых силовых структурах, а на улицах мерялись силушкой братки из провинциальных «бригад».

В этой свистопляске Сережа Дубанов начал терять темп, как марафонец, затертый в толпе бегущих. И вперед не выпускают, и сойти с дистанции глупо, сил работать ногами и локтями уже нет, а остановишься — затопчут. Он уже давно избавился от студенческой худобы, приосанился и округлился, давно притупилась детская радость от возможности купить все что заблагорассудится, а поездки от Канар до Таиланда убедили, что хорошо везде, были бы деньги.

Сергей стал мечтать о стабильности, в душе понимая, что таковой в его среде нет и быть не может. Политика и бизнес в Москве напоминали гонки на горных велосипедах, пьяные от адреналина участники крутили, что есть силы крутили педали, и хруст чужих шейных позвонков только добавлял остроты ощущениям. Дубанов оказался заложником околокремлевских баталий, и никаких шансов выйти из этой адовой гонки у него не было.

Случай удалиться на безопасное расстояние представился неожиданно. В клубе, где время от времени собирались питерские, зашел разговор о структурной реформе, что на обычном языке означало новый раунд передела собственности. Западные банкиры устали давать деньги под идею демократии и потребовали реальных бизнес-планов. Требовалось срочно принимать меры, чтобы деньги не достались чужакам. Тех, кто приобрел заводы и прочую недвижимость за ваучерные бумажки, решили приговорить к раскулачиванию. Новое племя реформаторов, внуки комиссаров, мыслило категориями рынка и монетаризма. Заводы решили попросту банкротить и скупать за копейки, работяг выгонять на улицу, детские сады и прочие нерентабельные пережитки социализма спихивать на баланс мэрий. Для проведения второго раунда приватизации в провинцию решили бросить десант управляющих, как когда-то Ленин продотряды.

Сутулый очкарик, успевший побыть министром финансов, в результате чего открыл собственный банк, разложил на столе листки с диаграммами и схемами. Все стали бурно обсуждать структуру потока реальных денег, уровень рентабельности и прочую экономическую заумь. Дубанова по привычке оттерли в сторону и в дискуссию не вовлекали.

— Слушай, ты же у нас калининградский? — неожиданно спросил одутловатый карапуз.

«Сука! Я, выходит, уже не питерский», — подумал Дубанов и обреченно кивнул.

— Надежный парень, я гарантирую, — подал голос тот, кому Дубанов в девяностом году помог заработать первые сто тысяч, отмыв черный нал за два вагона кашемировых пальто, ввезенных под видом секонд-хэндовского тряпья.

Бывший министр финансов сморщил лицо отличника-дегенерата, посмотрел на Дубанова сквозь толстенные стекла очков и кивнул. Он ткнул пальцем в квадратик на схеме, в котором бисерным почерком было написано: «Калининградская свободная экономическая зона». И вопрос больше не обсуждали.

В «Балтийском народном банке» Дубанову по уставу принадлежало двадцать процентов капитала. И все эти деньги он вложил до копеечки. Заказные статьи не врали, все пришлось делать самому и за свой счет. Помещения, разрешения, согласования и «крышевание», закупка оргтехники и банкеты для местных князьков, сауны с девочками и пьянки с мужиками из администрации — все проплатил из собственного кармана. А московские друзья выжидали, ни лично, ни финансово не поддерживая своего полпреда.

Год назад неожиданно для всех (но не для Дубанова) в банк пошли первые деньги из немецких банков. Покрутились, ушли в Москву, там прокрутились в ГКО, вернулись обратно и ушли за кордон в счет оплаты каких-то контрактов. У местных потекли слюни и резко прорезались когти. Это из московских высей казалось, что Дубанов был местным, а калининградская знать считала его блудным сыном, который вернулся в родной дом, а что на хвосте принес, еще неизвестно.

Пришлось срочно брать на должность начальника кредитного управление племянника шефа налоговой инспекции. Как всякий родственник великого человека, племянник оказался личностью никчемной и до безобразия глупой. Дубанов выделил ему фонд на кредиты, заранее списав в убыток как представительские расходы. Племянник швырял кредиты направо и налево, понятия возврата и эффективности инвестиций ему были неведомы, но местные, решив, что все сделано по понятиям, Дубанова признали и оставили в покое.

А русско-немецкие деньги летали через банк, как пули над нейтральной полосой. Дубанов кое-что понимал в отечественных финансах и быстро сообразил, что его банк очкарик-дегенерат превратил в один из каналов отвода денег за кордон. Судя по давлению в трубах системы, долго работать банк не сможет. Либо деньги кончатся, либо трубы разорвет.

В связи с этим Дубанова особенно беспокоил неожиданный визит Корзуна, личности достаточно темной: одной ногой стоял в бизнесе, другую никак не убирал с Лубянки. Своего конторского прошлого не стеснялся, наоборот, любил при случае козырнуть. В финансовой системе очкарика он выполнял функции старшего инквизитора и папского нунция одновременно. Целями визита, кроме дармового загула, могли быть либо сбор компромата перед отставкой, либо контроль на месте за особо опасной операцией. Последнее еще хуже, потому что, по традиции, завещанной дедами, концы внучата-реформаторы рубили так, что во все стороны летели кровавые брызги.