Он высунулся в окно и громко, чтобы все слышали, объявил:

– Кондрат! Урыльник выставлять запрещаю. Сегодня же запакуешь и отошлешь обратно. Трогай!

После этого лимузин наконец умчался.

Бессоюзные художники в полной растерянности смотрели на шлейф пыли, оседавший на дороге, и молчали.

– Так что делать-то? – спросил наконец Азефушка у босса. – Кидать или не кидать?

– Не кидать, – мрачно ответил Кондрат. – Поезжайте выставку доделывать. Времени уже нет. И то, что он велел насчет урыльника, выполнить неукоснительно.

– А ты?

– А мне вон с кем поговорить надо. – И арт-директор указал на Силыча, по-прежнему стоявшего на берегу озера с портретом в руках, словно в ожидании кого-то еще. – Пора нам наконец познакомиться.

С тех пор как в доме появились больные, Силыч регулярно совершал утренний обход: навещал по очереди всех своих постояльцев и проводил с каждым, кроме Гали, терапевтические беседы. Разговор с ученой коллегой он обычно оставлял на самый конец и называл «косилиум».

– Косят они под умных, врачи-то, – ворчал целитель.

Обход начинался с выздоравливающих, то есть с Вали. Тот уже совсем освоился в сельской местности и увлекся полевыми работами. Свежий воздух и физические нагрузки прекрасно сказались на бывшем музейном смотрителе: он похудел, порозовел и приобрел некоторую ловкость в движениях.

Этим утром Валя занимался уборкой урожая: выдергивал репки и, отчистив их от земли, аккуратно складывал в небольшие пирамидки на просушку. Выросший в соседстве со своим дальним родственником – салатной китайской капустой – исконно русский овощ должен был, по замыслу Силыча, приобрести особые, буддийско-христианские вкусовые качества.

Агрофантаст молча встал на грядку рядом с добровольным помощником и принялся за работу. Минут пять оба сосредоточенно трудились, а потом Валя распрямился, утер пот со лба и спросил низко склонившегося наставника:

– Силыч, а говорят, бес голого зада боится. Врут?

– Скорее всего, заблуждаются, – неспешно ответил учитель, осматривая вынутый из земли кругляш. – Бес, Валюша, он только праведной жизни да транспортного разговора боится, а боле ничего.

– А как же ты тогда Шебуршина прогнал?

– Ах вот ты о чем… Так ведь наговорились мы с ним досыта еще в молодости. Если знаешь человека как облупленного, то можно и вовсе без разговоров беса ему выпустить.

– А если он за эти годы изменился?

– Люди редко меняются, – грустно улыбнулся Силыч. – А уж про Кольку и говорить нечего. Все по делам его сразу было видно. Так что выгнал я его отсюдова правильно.

– Да уж. Вот бы и Кондрата Евсеича так же…

– Погоди маленько. Скоро уже.

– А сколько годить?

– Да недельку еще подожди. Сразу после выставки встретимся с ним.

– Значит, мы с Галей уже не увидим, – вздохнул Валя. – Уезжаем мы, Силыч. У нее отпуск кончается. А у меня событие! Александр Сергеич – это начальник мой – срочное сообщение прислал: приезжай, пишет, Валентин, немедленно. Освободилось место в зале двадцать семь, где «Корабельная роща» висит. Главное произведение Ивана Ивановича Шишкина.

– Ну, поздравляю! Это сам бог тебе… А выдержишь?

– Кажется, смогу. Если волю в кулак собрать. Мне горний свет теперь часто светит. Ярко так…

– А потом, когда совсем освободишься, чем займешься?

– Не знаю пока. Должно быть, в садовники пойду. Я, Силыч, давно к этому занятию призвание чувствую. Вот и у тебя кое-чему научился.

– У меня-то огород.

– А у меня сад будет. Эдемский!

– Ну хорошо, коли так. И где садовничать намереваешься? Здесь, у нас?

– Нет, в Питере. Город в защите зеленых насаждений нуждается. И Галя там, куда я от нее?

– Ну, дай бог. Ладно, Валюша, ты дергай далее, а я пойду самого тяжелого больного проведаю. Как он там с барыней справляется, да и вообще – жив ли?

– Да любят они друг друга, не волнуйся ты. Ссорятся – мирятся. Голубки.

– Ну пойду взгляну на голубков.

Положив последнюю репку на вершину пирамиды, целитель направился в дом, где выздоравливал Беда.

Мухин был явно не в настроении. Он сидел один на кровати в полутемной комнате, держась обеими руками за перевязанную голову, и на вошедшего даже не взглянул.

Силыч при каждой встрече старался ободрить контуженного товарища.

– Доброе утро, Боренька! – бодро начал он. – Что ж, выглядишь ты лучше, чем вчера. Завтракал?

– Ну.

– Кашу ел?

– Ну.

– А где Маланья Николаевна?

– На кухне. С Галей обед готовят.

– Как настроение-то?

– А! – махнул рукой Мухин и после паузы добавил: – Не ладится у нас с Малашей, Силыч. Любовь любовью, а жизненные программы расходятся еще дальше, чем раньше.

– И какая у нее теперь программа?

– Революционная. Крайняя слева. Левее только расстрельная стенка.

– Вот как… За справедливость, значит, бороться будет. И к кому примкнет? К анархистам?

– Ну, зовут ее тут в одну группу… «Призраки Маркса» называется.

– А ты что?

– А я против.

– И чего так? Ты разве не за справедливость?

– Я, Силыч, теперь за высшую справедливость, которая не от мира сего. А в земную уже не верю. Да и знаю я этих призраков… Я ей объясняю, какая это бестолочь, а она свое твердит: им вождя недостает. Приеду, мол, и все налажу. Дай, говорит, только здесь дела закончить – и двинем с тобой вместе. Я-то совсем туда не хочу, но разве ей объяснишь…

– В революцию, значит, уходит наша барыня, – расстроился старик. – Эх, жалость-то какая… Где еще такую найдешь?

– Вот и я о чем. Нигде не найдешь, Силыч…

– Да… Незадача. Ну а ты, Боря, куда, если с ней не поедешь?

– Не знаю. Мне без нее не жизнь.

Собеседники немного помолчали, думая каждый о своем, а затем Беда сказал:

– Силыч, просьба у меня к тебе есть.

– Слушаю.

– Ты меня в предбанник переведи болеть. А то неудобно нам тут с Малашкой.

– Да ради бога. А вы на кушетке-то на фрейдовой уместитесь?

– Постараемся.

– Ну так давайте. Когда переехать-то хочешь?

– Да хоть прямо сейчас.

– Тогда пошли. Доведу до места, мне нетрудно. У тебя и вещей-то нет, у бедолаги.

Силыч помог больному встать и осторожно вывел его под локоть на улицу. Мухина пошатывало. Целитель хотел позвать Валю, но того в огороде уже не оказалось.