Впервые за долгие годы Генри Джеймс утратил дар речи. Наконец он кое-как выговорил:

– Спасибо, сэр. Вы читали мои книги?

Писатель сам слышал, что его голос звучит несколько странно.

– Я читаю и люблю ваши книги уже много лет, – ответил Шерлок Холмс. – По причинам, которые можно не объяснять, я нашел вашу «Княгиню Казамассиму» лучшим исследованием того, как рабочий класс в Англии и Америке втягивается в анархизм… а через него в терроризм.

Джеймс вновь скромно кивнул. Он чрезвычайно любил свою «Княгиню Казамассиму» хотя бы потому, что она была много лучше «Дейзи Миллер» и прочих его вещей про молодых американок в Европе, однако критика приняла ее сдержанно.

Словно вновь читая его мысли, Холмс сказал:

– Я видел рецензию в «Таймс». Вашу книгу критиковали за то, что почти все события в ней происходят по воскресеньям. – Он покачал головой и улыбнулся. – Обозреватель, как и многие представители нашего высшего общества, просто не знает, что у иностранных рабочих, которых вы описали, свободное время бывает только по воскресеньям.

– Вот именно, – сказал Джеймс, который и впрямь изучал жизнь рабочих-иммигрантов для «Княгини Казамассимы»; ни для одной другой книги он не собирал материалы так же серьезно. – Спасибо.

– Я знаю тюрьму, так замечательно описанную в вашей книге. Это Миллбанк, и я видел вас там декабрьским утром восемьдесят четвертого года в сопровождении одного из самых угрюмых тамошних охранников. Он отвел вас в женское крыло, полагая, вероятно, что это зрелище будет для прославленного писателя чуть менее тягостным. Впрочем, охранник с маленьким фонарем шел так далеко впереди, что казалось, будто вы один на узкой железной лестнице, протискиваетесь, задевая плечами холодный камень.

– Да! – в изумлении воскликнул Джеймс. – Однако я за все время не видел там других джентльменов – даже начальника тюрьмы, с которым связался через любезное посредничество знакомого в министерстве, чтобы получить разрешение на визит. Только охранника, весьма угрюмого, как вы справедливо сказали, и к тому же крайне неразговорчивого. Где были вы, сэр? Возможно, доставляли туда схваченного вами и доктором Ватсоном опасного негодяя?

– Я был арестантом, – ответил Холмс, – и видел через крохотный глазок в двери камеры – тюремщики часто ленились его закрывать, – как вы поднимались по лестнице в женское крыло.

– Арестантом?! – ахнул Джеймс. Он понимал, что от этих ужасных слов его черты исказились.

– Я пробыл там чуть менее двух месяцев в арестантской робе, со следами побоев и сильным несварением желудка от миллбанкской баланды. В то время там находился другой заключенный, убийца молодых женщин, как я знал твердо, и моей целью было подобраться к нему поближе. Однако сознаюсь, мистер Джеймс, мне не раз приходила в голову мысль: случись что с инспектором Лестрейдом и начальником тюрьмы, я могу остаться в Миллбанке до конца дней.

– Кто был этот убийца? – тихо спросил Джеймс.

– Выпускник Оксфорда, адвокат Монтегю Друитт. – Взгляд Холмса затуманился, словно смотрел в далекое прошлое. – Он был также школьным учителем, склонным к приступам умопомешательства. Однажды в воскресенье его обнаружили перед школой, где он преподавал. Друитт был весь в крови, а в школе лежало мертвое изрезанное тело его ученицы, некой Мэри О’Брайен. Суд низшей инстанции признал Друитта виновным, однако в Миллбанке он пробыл ненамного дольше меня. У него имелись высокопоставленные друзья, особенно среди юристов, и повторный суд снял все обвинения. Была принята версия Друитта, согласно которой он зашел в школу забрать книги, чтобы подготовиться к урокам на следующей неделе, увидел мертвую Мэри О’Брайен и в растерянности чувств поднял ее на руки – оттого-то на его одежде и оказалось столько крови. Ножа ни у него, ни в окрестностях школы не нашли, так что суд признал Друитта невиновным. Понимаете, он был джентльмен. Однако я видел тело мисс О’Брайен на месте убийства. Оно было рассечено на куски, и каждый кусок истыкан и исполосован ножом. Даже самый сострадательный джентльмен не взял бы на руки эту работу вивисектора.

– И вы считаете, он был виновен? – спросил Джеймс.

– После того как его отпустили, я нашел нож в сточной канаве, – сказал Холмс. – На рукояти были его инициалы. И я пробыл с Друиттом в той ужасной камере семь долгих недель. Он так и не сознался мне в преступлении, Ватсон… тысяча извинений, мистер Джеймс… но в темном и сыром каземате над Темзой Друитт много раз повторял с нескрываемым торжеством, что преступление никогда не раскроют. Для меня это равносильно признанию.

– И конечно же, Скотленд-Ярд арестовал его снова, после того как вы предъявили нож и рассказали об услышанном в камере? – спросил Джеймс.

– Скотленд-Ярд много чего упустил, мистер Джеймс, включая нож неподалеку от места преступления. И случаи умопомешательства у Друитта в семье. А Скотленд-Ярд не любит афишировать то, что упустили его криминалисты.

– Чудовищно, – проговорил Джеймс. Холмс теперь предстал ему в совершенно новом свете. – И что стало с мистером Монтегю Друиттом?

– После выхода из Миллбанка он успешно вернулся к карьере адвоката, – сказал Холмс. – Когда в восемьдесят восьмом громкую огласку получили убийства, совершенные в Ист-Энде так называемым Джеком-потрошителем, я вместе с мистером Андерсоном из Департамента уголовного розыска изучал различные версии. В то время происходили и другие убийства молодых женщин, но я был уверен, что жертв Потрошителя всего пять: несчастные Чепмен, Страйд, Никколс, Эддоус и некая Мэри Келли, знавшая мисс О’Брайен, убитую в восемьдесят третьем. Улики привели меня к убеждению, что Джек-потрошитель – мистер Монтегю Друитт.

– Но Джека-потрошителя так и не поймали! – воскликнул Джеймс.

– Да, но тело Монтегю Друитта выловили из Темзы тридцать первого декабря тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года, – сказал Холмс. – Полиция сочла это самоубийством.

– Было ли это… самоубийством? – спросил Генри Джеймс.

– Нет, – ответил Холмс. Его серые глаза смотрели так холодно, что Джеймс назвал бы их нечеловеческими, змеиными. Глазами довольной, но бесконечно печальной змеи.

По рукам и спине у Джеймса побежали мурашки. Он довольно долго молчал, прежде чем заговорить снова:

– Еще раз благодарю вас за добрые слова о «Княгине Казамассиме». Приятно сознавать, что столь сведущий человек положительно отозвался о ее фактической стороне.

Холмс улыбнулся:

– Помните, где расположена гостиница «Гленхэм», в которой мы вчера обедали с мистером Клеменсом?

– Да, конечно, – ответил Джеймс. – Бродвей, девятьсот девяносто пять.

– Так вот, мистер Джеймс. В пределах десяти ближайших кварталов находится более тридцати пивных, профсоюзных штабов, лекционных залов и даже церквей, где каждую неделю собираются анархисты. Дело в том, что ваши американские анархисты по большей части социалисты, а ваши американские социалисты по большей части немцы. Относительно недавние немецкие иммигранты, если быть совсем точным.