– Это моя профессия, – ответил Холмс после совсем короткой заминки.

Клеменс кивнул, как будто ответ полностью его удовлетворил:

– Опубликованные рассказы о ваших приключениях очень популярны и здесь, и, как я понимаю, в Англии.

Холмс промолчал.

– Довольны ли вы тем, как изображают ваши приключения доктор Ватсон и мистер Дойл?

– Я не имел удовольствия познакомиться с мистером Дойлом, – спокойно ответил Холмс. – Что до писаний доктора Ватсона, я не раз говорил ему, что в его сочинениях ошибочно подчеркнута драматичность и даже, должен признать, мелодраматичность в ущерб холодной и точной дедукции, которой он мог бы поделиться с внимательным и умным читателем.

Холмс, подавшись вперед, оперся на трость и продолжил:

– Более того, Ватсон и его литературный агент, мистер Дойл, очень боятся упоминать в напечатанных рассказах известных общественных лиц или даже частных, а равно точные даты событий и названия мест. Чаще всего это приводит к неразберихе. Многие опубликованные истории полностью расходятся с записями в моем архиве.

– Но вам нравится быть сыщиком? – вновь спросил Клеменс.

– Это моя профессия, – повторил Холмс.

Клеменс рассмеялся и хлопнул себя по колену:

– Клянусь Богом, я напишу книгу под названием «Том Сойер – сыщик». Соединив моего любимого героя и вашу профессию, сэр, мы продадим миллион экземпляров.

Холмс промолчал.

– Закуривайте, джентльмены! – воскликнул Клеменс. – Ибо сейчас я изложу блестяще растолкованную мистером Уильямом Джеймсом разницу между «я» и «личностью» в каждом из нас и продемонстрирую мистеру Холмсу, почему он, возможно, прав, не веря в свою реальность!

– Уильям Джеймс, брат нашего друга, рассматривает «я» каждого из нас как действующий субъект – то есть ту часть нашего сознания или бытия, которая ставит цели и понуждает совершать поступки для достижения этих целей, будь то желание подойти к красивой девушке или считаться величайшим писателем современности, – сказал Клеменс, попыхивая сигарой. – Никто не будет спорить с таким определением?

Некоторое время все молчали. Джеймс слушал шелест ветра среди листвы. Наконец Холмс ответил:

– Оно представляется самоочевидным почти до банальности.

– Именно! – воскликнул Клеменс. – Тогда, возможно, вы согласитесь и с другим определением мистера Уильяма Джеймса. Он рассматривает «личность» как объект самопознания, когда мы размышляем о собственных чертах, например: «Приятен ли я в общении?», убеждениях: «Действительно ли я верю во всемогущего Бога?» или «Правда ли я люблю шоколад?» или состояниях: «Злюсь ли я на мистера Клеменса за то, что он отнимает у меня время такой чепухой?» и так далее.

– Как это относится к вопросу, существует ли мистер Холмс? – спросил Хоуэллс.

Клеменс тронул старого друга за колено:

– Терпение, Хоуэллс, терпение. – Он сцепил руки на груди и вновь закачался в кресле. Потом вынул изо рта сигару и стряхнул пепел на дощатый пол. – Уильям Джеймс, брат нашего друга, объяснил мне, что эти две части каждого из нас – познаваемая личность и познающее «я» – непрерывно взаимодействуют и порой активно состязаются друг с другом.

– Как такое возможно? – спросил Холмс. – Внутренняя сущность человека, его, так сказать, душа, не может разделиться сама в себе.

– Не может? Разве каждый из нас не чувствует глубокого внутреннего разлада? Мы спрашиваем себя: «Хороший ли я человек?» – и надеемся, что это правда, в то время как наше «я» эгоистично или бездумно обижает наших жен, детей, близких друзей. Разве вы не встречали, мистер Холмс, законченных негодяев, даже убийц, которые уверяют, будто они – достойные люди, а их гнусные преступления – временные отклонения, совершенные помимо воли?

– Встречал, – ответил Холмс после недолгого молчания. – Но я по-прежнему не понимаю, какое отношение это имеет к вопросу, реальный я или вымышленный, существующий лишь в воображении некоего писателя.

Клеменс кивнул и стряхнул пепел:

– Наше суденышко тяжело нагружено, но мы надеемся в конечном счете добраться до берега, мистер Холмс. «Я» в нас действует; глядя на себя со стороны, мы взвешиваем собственные поступки и находим им оправдание. Таким образом познаваемый объект становится тем, что брат мистера Джеймса называет «эмпирической личностью» – той личностью, которую видят другие и которую знает мир. – Он выдохнул дым и достал из жилетного кармана сложенный лист бумаги.

Все молчали. Клеменс развернул бумагу, отвел ее на расстояние вытянутой руки и начал читать:

– Как пишет ваш брат, мистер Джеймс: «Физическая природа ограничивает наш выбор одними из многочисленных представляющихся нам и желаемых нами благ, тот же факт наблюдается и в данной области явлений. Если бы только было возможно, то, уж конечно, никто из нас не отказался бы быть сразу красивым, здоровым, прекрасно одетым человеком, великим силачом, богачом, имеющим миллионный годовой доход, остряком, бонвиваном, покорителем дамских сердец и в то же время философом, филантропом, государственным деятелем, военачальником, исследователем Африки, модным поэтом и святым человеком. Но это решительно невозможно. Деятельность миллионера не мирится с идеалом святого; филантроп и бонвиван – понятия несовместимые; душа философа не уживается с душой сердцееда в одной телесной оболочке. Внешним образом такие различные характеры как будто и в самом деле совместимы в одном человеке. Но стоит действительно развить одно из свойств характера, чтобы оно тотчас заглушило другие. Человек должен тщательно рассмотреть различные стороны своей личности, чтобы искать спасения в развитии глубочайшей, сильнейшей стороны своего «я». Все другие стороны нашего «я» призрачны, только одна из них имеет реальное основание в нашем характере, и потому ее развитие обеспечено. Неудачи в развитии этой стороны характера суть действительные неудачи, вызывающие стыд, а успех – настоящий успех, приносящий нам истинную радость».[20]

Наступила долгая тишина – как всегда в компании, которой только что зачитали длинный отрывок, затем Хоуэллс проговорил скорбно:

– Сэм, каким образом у вас в руке оказался именно этот отрывок?

Клеменс ухмыльнулся и глянул на Генри Джеймса:

– Я вырвал страницу из книги его брата у себя в библиотеке десять минут назад.

– Стыдитесь! – воскликнул Хоуэллс.

– Лучше сломать хребет человеку, чем корешок книге, – пробормотал Джеймс.

– Корешок не пострадал, – ответил Клеменс. – Но я сознаюсь, что и впрямь преступно вырвал лист из прекрасной книги Уильяма. Страница… – Он глянул на оба оборота. – Страницы триста девятая и триста десятая.

– Непростительно, – сказал Хоуэллс.