— Я желаю купить у тебя вот эту вещь, — Касым указал на пайцзу.

Выпятив губы, Онхудай посмотрел вниз, на свою выпирающую грудь.

— Я давно ищу этот китайский ярлык, мой господин. Скажи мне, какими путями он попал в твои руки?

— Я взял его в сражении, — распрямляясь, гордо заявил Онхудай.

Касым не поверил. Трусливый Онхудай ни за что не полез бы в битву сам, а какой-либо другой джунгарский воин, завладевший пайцзой в схватке, утаил бы своё золото от зайсанга. Пайцза не может быть военной добычей. Скорее всего, здесь опять какая-то хитрость Гагарина.

— А зачем тебе пайцза? — с подозрением спросил Онхудай.

— Надобно ли мне отягощать твой слух делами, которые ниже твоего достоинства, великий зайсанг?

— Говори, — важно дозволил Онхудай.

— Китайцы подкупили не русского хана, а тобольского нойона Гагарина. Это он прислал войско, которое ты взял в осаду. А русский хан не знает о затее нойона. Я отдам русскому хану твою пайцзу, и хан казнит тобольского нойона за то, что тот продался китайцам. Нойон Гагарин — мой враг.

Онхудай задумался.

— А какую цену ты дашь за пайцзу? — наконец спросил он.

— Две её тяжести в золотом песке.

На глаз, в пайцзе было пять-семь лянов веса. В поясе Ходжи Касыма содержалось сорок лянов золотого песка.

— Две тяжести слишком мало, — не согласился Онхудай. — Я хочу десять.

— За пятьдесят лянов мне проще нанять в Тобольске мастера, который отольёт другую пайцзу и придаст ей черты твоей, — осторожно возразил Касым. — Конечно, сходство будет отдалённое, но русский хан не видел настоящей пайцзы и не опознает подделку. А я сберегу сорок лянов.

Онхудай опять запыхтел, соображая, как ему выгадать.

— Мне надо подумать, — недовольно сказал он. — Я решу завтра.

Ходже Касыму пришлось вернуться в своё драное жилище.

Кибитки слуг-котечинеров — кибиток было десятка три — находились в той части юрги, которую отделили для взятых в плен. Онхудай рассчитывал взять большой погромный ясырь, а потому привёз с собой на Я мыш дюжину старых юрт. Котечинеры зайсанга, тоже невольники, поставили эти юрты в два ряда и обнесли колышками с красным шнуром. Пленным запрещалось выходить за шнур под угрозой казни. Да они и не смогли бы убежать: пустая степь просматривалась во все стороны, а юрга была полна конных воинов.

Касым отошёл от невольничьего стана подальше, на чистое место, проверил, нет ли поблизости верблюжьих следов — нельзя поминать Аллаха вблизи животных, которые в любой момент могут заорать или плюнуть, — расстелил на снегу кусок шкуры, заменяющий коврик-михраби, опустился на колени и совершил полный намаз. Под лучами низкого закатного солнца в степи просторно и стеклянно блестел нетронутый наст. На пригреве Иртыш просел и обозначился бесконечной впадиной в снегах. Весна уже наступила, и всё вокруг казалось с просинью, даже белое, красное и чёрное. В синеве открывалась божественная сущность мира, которая в месяц Раби аль-авваль пробудилась ото сна к Мавлиду — празднованию дня рождения Пророка.

Возвращаясь к себе, возле одной из кибиток Касым увидел офицера: тот ломал в медную жаровню куски аргала, чтобы не мусорить там, где его ложе. Касым сразу узнал офицера. Касым видел его в Тобольске у пристани при отходе войска Бухгольца, когда Хамзат и Асфандияр считали лодки. Этого офицера губернатор Гагарин позвал к себе в карету. Касым подошёл ближе.

— Кто ты? — прищурившись, спросил он.

Офицер не был пленным. Пленные живут в юртах, а не в кибитках, и не имеют жаровен, чтобы согревать своё жалкое обиталище.

— Штык-юнкер Юхан Густав Ренат, — помедлив, представился офицер.

Касым всё понял. Если офицер не пленный — значит, он перебежчик. Вот как пайцза попала от губернатора Гагарина к зайсангу Онхудаю!

— Это ты передал зайсангу золотой ярлык?

Лицо офицера, и без того хмурое, окаменело.

Из кибитки встревоженно выглянула Бригитта.

— Он торговец из нашего каравана, — сказала она Ренату по-шведски. — Что ему нужно от тебя, Хансли?

— Не беспокойся, Гита, — по-шведски ответил Ренат.

Касым помнил и Бригитту. Эта женщина везла в обозе аптеку для войска Бухгольца. Значит, губернатор заплатил офицеру за измену тем, что прислал ему женщину. Красивую женщину. Наверное, возлюбленную, с которой офицер по какой-то причине не мог соединиться в Тобольске. Касым знал, на что способна любовь. Он сам за Хамуну убил Улюмджану.

— Я тебе не враг, — сказал Касым. — Быть может, наши пути пересекутся.

Он повернулся и пошагал к своей кибитке.

Заворачиваясь на ночь в шкуры, чтобы не продуло сквозняками, Ходжа Касым поправлял поудобнее пояс с золотом и вспоминал Хамуну — её вечно отчуждённые тёмные глаза и медовые груди. Когда он выберется из этой степи? Когда вновь увидит, как Хамуна вышивает бисером у светильника?..

Два дайчина грубо растолкали Касыма на рассвете и сразу поволокли к юрте Онхудая. Недоумевая, Касым торопливо запахивал халат-чапан.

Похоже, Онхудай не спал всю ночь. Он сидел с опухшим лицом, и от него пахло тарасуном. В юрте было натоптано, в очаге выросла куча головней и пепла, на алтаре погасли все свечки. Касым сразу увидел, что в тёмной части юрты рядом с лежаком-модоном на полу вытянулся мертвец, накрытый кошмой в бурых пятнах крови.

— Что-то случилось, мой брат? — испуганно спросил Касым, делая вид, что очень озабочен мрачным состоянием духа у зайсанга.

— Это Сайфутдин, — Онхудай презрительно кивнул на мертвеца.

Касым опять опустился на хубсыр в робкой посадке ласточки, угодливо глядя на Онхудая, но в душе содрогнулся от смерти своего давнего слуги — скорее всего, смерти долгой и страшной.

— Сайфутдин, мой бедный хизматчи, был очень плох после того удара взрывом, и Аллах призвал его к себе, — сокрушённо произнёс Касым.

Онхудай фыркнул, как ишак.

— Твой Аллах не звал его никуда. Я сам послал его к Аллаху. Его пытали всю ночь. Ты отдал этого разбойника мне, а он отдал мне тебя.

Касым молчал, предчувствуя что-то нехорошее. Дай-чины, стоящие на страже у полога юрты, с готовностью положили ладони на рукояти сабель.

— Сайфутдин открыл мне под пыткой, что своими руками похоронил мою сестру Улюмджану — твою жену, бухарец. Ты перерезал ей горло.

Небеса обрушились на Касыма, но лицо его не дрогнуло. Он лишь вздохнул и переменил положение: взял подушку-боксо, подсунул под себя и вместо унизительной позы «харасагэ» сел так, как ему было привычно.

— Твоя сестра заслужила то, что сделал с ней я, её супруг и повелитель, — пренебрегая виной, спокойно и с достоинством сообщил Касым. — А ты не можешь убить меня, зайсанг. Я — добрый друг контайши Цэван-Рабдана. Когда приезжаю в Кульджу, я всегда пью с ним по две пиалы чая.