Неожиданно здесь оказался и преподобный Баден Поуэлл, в 1855 году в своих «Опытах о единстве миров» утверждавший, что появление новых видов – это не чудо, а естественный процесс. За вклад в идею изменчивости видов Дарвин отметил Карла фон Бэра, Гексли, Гукера.

Он решил упомянуть всех, кто мог иметь законные притязания на его теорию, и в итоге перечислил более двадцати человек, кто так или иначе его предвосхитил. Он недвусмысленно заявил, что не претендует на авторство самой идеи изменчивости видов, которая была достаточно известна в научных кругах – и, как указал Баден Поуэлл, за его пределами тоже. Дарвин предъявляет притязания на идею не об эволюции, а о естественном отборе как механизме эволюции.

Итак… мы вернулись к исходной точке. Идея ли изменяет мир или же меняющийся мир порождает идею?

В обоих случаях – да.

Это пример комплицитности. Происходит и то, и другое – и не один раз, а снова и снова, постепенно взаимоизменяясь. Новые направления в обществе способствуют внедрению дальнейших новшеств. Мир людских идей и мир материальных предметов рекурсивно совершенствуют друг друга.

Это и происходит с планетой, когда виды эволюционируют, приобретая не интеллект, а то, что нам нравится называть экстеллектом. То есть сохраняют свой культурный капитал за пределами разума отдельных индивидов. Благодаря этому их капитал может расти практически безгранично и будет доступен чуть ли не каждому представителю любого последующего поколения.

Виды, наделенные экстеллектом, хватаются за новые идеи и развивают их. Прежде чем на рукописи «Происхождения видов» высохли чернила, биологи и простые миряне уже пытались проверить изложенные в ней идеи, опровергнув их или попытавшись продолжить. Если бы Дарвин написал «Теологию видов» и никто другой не написал бы ничего похожего на «Происхождение…», то экстеллект людей Викторианской эпохи был бы ослаблен и, вероятно, для становления современного мира потребовалось бы больше времени.

Но это было время эволюции. Кто-то все равно обязательно написал бы подобную книгу – причем скоро. И в этом альтернативном «мире «если» он получил бы всеобщее признание.

Поэтому в нашем мире признание Дарвина было вполне заслуженным. Несмотря на пример эпохи паровых машин.

У аркканцлера Чудакулли отвисла челюсть.

– Убит, говоришь? – произнес он.

«+++ Нет. +++, – написал Гекс, – я сказал, он исчез. Дарвин исчез из Круглого мира в 1850 году. Это новое событие. Иными словами, оно происходило всегда, но всегда происходить оно начало только в последние две минуты. +++»

– Как же я ненавижу путешествия во времени! – вздохнул декан.

– Его похитили? – спросил Думминг, торопливо подбегая из другого конца зала.

«+++ Неизвестно. Фазовое пространство в данный момент содержит протоистории, в которых он появляется заново спустя долю секунды, и другие варианты, в которых он вообще больше не появляется. Этот новый узел требует восстановления ясности. +++»

– И ты говоришь нам об этом только сейчас? – сказал декан.

«+++ Это случилось только что. +++»

– Но, – попытался возразить декан, – когда ты смотрел на эту… историю раньше, этого не было!

«+++ Верно. Но то было тогда, а это сейчас. Что-то изменилось. У меня есть предположение, что это стало результатом нашей активности. И раз уж так случилось, то, с точки зрения наблюдателя из Круглого мира, это случалось всегда. +++»

– Декан, это как в спектакле, – объяснил Думминг Тупс. – Персонажи видят только то действие, в котором участвуют сами. Но не видят, как меняются декорации – потому что это не входит в пьесу.

«+++ Несмотря на ошибочность в каждом из ключевых аспектов, это очень удачная аналогия. +++», – написал Гекс.

– У тебя есть идеи, где он находится? – спросил Чудакулли.

«+++ Нет. +++»

– Ну, так хватит прохлаждаться, приятель, отыщи его!

Ринсвинд снова возник над лужайкой и, упав на землю, ловко кувыркнулся. Другие волшебники, которые не имели подобного опыта встреч с злоключениями мира, со стонами валялись на земле или неопределенно шатались вокруг.

– Это пройдет, – заявил он, переступая через них. – Поначалу вас может стошнить. А прочие симптомы быстрого межпространственного перемещения включают кратковременную потерю памяти, звон в ушах, запор, понос, приливы крови, помрачение сознания, оторопь, навязчивый страх ступней, дезориентацию, носовое кровотечение, боль в ушах, урчание селезенки, дикие утки и кратковременную потерю памяти.

– Кажется, мне бы хотелось… ну, как же это… когда заканчиваешь жить… – пробормотал молодой волшебник, ползущий по сырой траве. Другой, рядом с ним, снял башмаки и вопил, глядя на свои пальцы.

Ринсвинд вздохнул и схватил пожилого волшебника, который озирался, как заблудшая овечка. Тот тоже промок – по-видимому, был одним из тех, кто приземлился в фонтан.

Он казался Ринсвинду знакомым. Конечно, нельзя было знать всех волшебников Незримого Университета, но этого он явно где-то видел.

– Вы случайно не заведующий кафедрой косых лягушек? – спросил он.

Тот лишь хлопал глазами.

– Я… не знаю, – ответил он. – Разве?

– Или вы профессор вращений? – сказал Ринсвинд. – Я раньше перед этим делом записывал свое имя на бумажке. Всегда помогало. Вы немного похожи на профессора вращений.

– Правда? – спросил мужчина.

Судя по всему, это был очень тяжелый случай.

– Давайте найдем вашу шляпу, и вы выпьете чашечку какао, хорошо? И вскоре почувствуете себя…

Сундук с грохотом приземлился, встал на ноги и ускакал прочь. Предположительный профессор вращений изумленно уставился на него.

– А, это… Это всего лишь Сундук, – объяснил Ринсвинд.

Тот не сдвинулся с места.

– Мудрая груша, понимаете? – продолжил Ринсвинд, тревожно наблюдая за ним. – Очень умное дерево. Умнее его не бывает, в наших краях уж точно.

– Оно ходит? – спросил предположительный профессор.

– О да. Куда угодно может сходить, – ответил Ринсвинд.

– Я не видел ни одного растения, которое могло бы ходить!

– Неужели? Вот и я бы их не видел, – с чувством проговорил Ринсвинд, придерживая мужчину чуть сильнее. – Ладно, после теплой чашечки вы…

– Я должен изучить его более подробно! Не сомневаюсь, это так называемая венерина мухо…

– Прошу вас, не надо! – умолял Ринсвинд, оттаскивая его назад. – Вы не соберете из Сундука гербарий!

Оторопевший мужчина оглядывался по сторонам в замешательстве, переходящем в гнев.

– Кто вы, сэр? Где это мы? Почему здесь все носят эти шляпы? Мы в Оксфорде? Что со мной случилось?!