Даффи ждал продолжения.

– Я не могу вам приказать, Ник. Однако если окажутся пострадавшие, я предпочитаю, чтобы они были среди них, а не среди нас.

– «Мы» и «они»?

– Никто не предполагал. Так получилось. Ступайте. Владычицы снабдят вас локациями мобильных. Возвращайтесь быстрее.

Даффи скрылся в лифте.

Набирая код на панели, чтобы открыть дверь, к которой прислонялся Даффи, Диана Тавернер думала о Хасане Ахмеде, чья судьба утратила приоритетное значение. У Хасана оставалось два возможных варианта: либо его обнаружат живым где-нибудь на перекрестке, либо найдут труп в канаве. Второе было более вероятным. После убийства Блэка альбионщики навряд ли оставят Хасана в живых. Тавернер на их месте медлить не стала бы. Но возможно, это чисто личностное. Тавернер всегда держала в приоритете свою собственную безопасность.

Панель пискнула. Дверь открылась.

Она вошла внутрь, готовая сломить и подчинить слабака.

* * *

Никаких звуков из багажника не доносилось. Хорошо бы снова дать чурке хлороформ, но за хлороформ отвечал Мо, и хрен его знает, где он хранил свои запасы. Мо отвечал практически за все аспекты операции: выбор цели, организация укрытия, вся интернетная хрень. Ларри полагал, что всем командует он, тогда как на самом деле всем заправлял Мо. Засланец хренов.

– Может, просто вышвырнем его? – внезапно предложил Ларри.

– Где?

– Да где угодно. Бросим тачку и свалим.

– А дальше что?

– Ну… просто растворимся.

Ага. Никто и никогда не растворяется. Просто оказывается в каком-то другом месте.

– Веди давай, – сказал ему Керли.

Отголосок удара все еще пульсировал в плече. Топор по бородку вошел в спину Мо (похоже было, будто у того вдруг отросла дополнительная конечность), а потом всюду была кровища, включая ту, что бухала у Керли в ушах. У Ларри отвисла челюсть, и он, возможно, вскрикнул, а может, и не вскрикнул. Трудно было сказать. Все произошло в считаные секунды. Мо выхаркнул остатки жизни на кухонный стол, а рука Керли тем временем гудела и пела. Песнь силы.

Но отрезать голову, оставлять ее на столе… Зачем он это сделал?

Затем, что так рождаются легенды.

Мимо тянулись витрины. Но даже те заведения, названия которых выглядели знакомо, на поверку оказывались убогой подделкой: «Майкдональдс», «Найкс»… Все вокруг было таким же, как и везде; в этом мире он родился и вырос. Но раньше все было по-другому. Именно это вещал глас Альбиона – Грегори Симмондс. Раньше все было по-другому, и, если чистокровные сыны Британских островов хотят снова обрести то, что принадлежит им по праву рождения, все должно стать так, как было раньше.

Он оглянулся. На заднем сиденье лежало оборудование: камера, штатив, ноутбук со всеми своими проводами. Как все оно работает, он толком не знал, но это было не важно. Главное – сначала заснять все на камеру, а потом уж разбираться, как выложить в интернет.

Там же лежал и завернутый в одеяло топор. На тех видео, которые он видел, они всегда орудовали мечами – огромными изогнутыми тесаками, перерубающими кость, словно пачку масла. У Керли же был классический английский топор. В каждой избушке свои погремушки.

У него вырвался смешок.

– Ты чего?

– Ничего. На дорогу смотри.

Легенды. В пивняках, в кварталах малоимущих, в интернете – везде, где люди все еще свободно говорят то, что думают, и не боятся угодить за свои слова на нары, они станут героями. Потом, разумеется, придется долго скрываться, идти постоянно на полшага впереди легавых. Его назовут героем-победителем и Робин Гудом; могучий удар увековечит его имя; он прославится, покажет фанатикам-инородцам, что не они одни способны проливать чужую кровь, что не все сыны Англии боятся отстаивать свои права. Есть те, кто готов оказать сопротивление. Победа будет за ними.

Он покосился на Ларри, заметил, как тот пытается скрыть страх. Очень хорошо. Ларри покамест делал то, что ему скажут, просто потому, что сейчас утратил способность мыслить и принимать решения самостоятельно.

В противном случае он сообразил бы, что скрыться от преследователей гораздо легче одному, а не двоим.

Ларри вел машину.

Новая темнота была теснее предыдущей. Хасану снова надели на голову мешок, а рот заткнули скомканным носовым платком; он лежал со связанными руками, скрючившись и подтянув колени к груди, а при каждом движении в запястья врезался пластмассовый хомутик. Да и если бы его удалось порвать – что толку? Он в багажнике едущего автомобиля. По-прежнему в руках своих похитителей. Только теперь их двое. Потому что третий убит. Его голова осталась на столе в том доме.

Его вывели из подвала и привели на кухню, где на столе была отрубленная голова. Человеческая голова. В луже крови. Что еще сказать? Это была голова, и Хасан, который видел отрубленные головы в кино и часто высмеивал их «нереалистичность», лишь сейчас осознал, что раньше просто-напросто не имел никаких опорных ориентиров для определения степени реалистичности в данном вопросе. А теперь имеет. И знает, что настоящая отрубленная голова мало чем отличается от киношной отрубленной головы, за исключением одной важной детали – она настоящая. Настоящая кровь. Настоящие волосы и зубы. Вообще все настоящее. А значит, и то, что ему было сказано – «Мы отрежем тебе голову и выложим это в интернет», тоже было настоящим. «Тварь черножопая».

Он обмочился, и комбинезон прилип к ляжкам. Хорошо было бы его снять и чем-нибудь вытереться. Хорошо бы принять душ, переодеться и лечь спать, где-нибудь, лишь бы не в багажнике машины на ходу. Если бы ему предложили загадывать желания, то именно с этого края он бы сейчас и приступил: оказаться на свободе и в безопасности, а о чистых штанах можно будет позаботиться как-нибудь на досуге.

Внутренний комик молчал. Есть вещи, о которых не шутят. На еженедельных собраниях студенческого кружка сатириков данный постулат регулярно подвергался самому бесцеремонному попранию. Любого, кто его озвучивал, немедленно объявляли фашистом. Свобода слова была превыше любых представлений о вкусе и приличиях. Хасан Ахмед разделял эту позицию. Ну а как же еще? Когда он наконец выйдет на сцену, к микрофону, для него не будет никаких табу. Дерзко и жестко. Никаких запретных тем. В этом заключается негласный уговор между комиком и его аудиторией: выкладывать все как есть, всего себя – навыворот. Вот только Хасан, увидев отрезанную голову на кухонном столе, немедленно понял, что делать это предметом шутки нельзя ни при каких обстоятельствах. А если даже и можно, то сам он такого уже не сделает, ведь это неопровержимо доказывает, что его похитители действительно способны отрезать человеку голову.

Тряска и болтанка продолжались. Хомутик на запястьях не перетирался. Хасану не посчастливится вырваться на свободу, а придется лежать и мучиться до тех пор, пока машина не окажется в месте прибытия. И тогда Хасан тоже окажется в месте своего прибытия. И это его последняя поездка.